Вдруг Софья обернулась к нему, положила руку на руку его, приблизила лицо к лицу его, так что он почувствовал ее дыхание, жаркое, страстное, как поцелуй, и зашептала вкрадчивым шепотом:

– Вместе, вместе сгорим, братец мой, светик мой родненький! Одной страшно – сладко с тобой! Вместе пойдем ко Христу на вечерю брачную!..

И она повторяла, как бесконечную ласку:

– Сгорим! Сгорим!..

В бледном лице ее, в черных глазах, отражавших блеск пламени, опять промелькнуло то древнее, дикое, что и там, на Круглом озере, в песне купальных огней.

– Сгорим, сгорим, Софьюшка! – прошептал он с ужасом, который тянул его к ней, как мотыльков тянет огонь.

Внизу на тропинке, которая шла по обрыву, послышались шаги.

– Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных! – произнес чей-то голос.

– Аминь! – ответили Тихон и Софья.

То были странники. Они заблудились в лесу, едва не увязли в болоте, наконец увидели пламя костра и кое-как выбрались.

Все уселись кругом у огня.

– До скита, родимые, далече ли?

– Тут под горою сейчас, – молвил Тихон и, вглядевшись в лицо говорившей, узнал Виталию, ту самую, которая «птичье житие имела», всюду «привитала», странствовала и которую видел он два года назад на плотах царевича Алексея в Петербурге, на Неве, в ночь праздника Венус. Она также узнала Тихона и обрадовалась. С нею были ее неразлучная спутница Киликея-кликуша, беглый рекрут Петька Жизла с высохшею рукою, клейменной казенным клеймом – печатью Антихриста, и старый лодочник Иванушка-дурачок, который каждую ночь, встречая Христа, пел песню гробополагателей.

– Откуда, православные? – спросила Софья.

– Мы люди странные, – ответила Виталия, – странствуем по миру, скитаемся, гонимы от веры еретической, настоящего града не имеем, грядущего взыскуем. А ныне с Керженца идем. Там гонение лютое. Питирим, волк хищный, церковный кровоядец, семьдесят семь скитов разорил и спасительное житие в киновиях все испроверг…

Начались рассказы о гонениях.

Одного святого старца в трех застенках били, клещами ломали ребра, пуп тянули; потом «в зимнее время, в жестокий мороз обнажили и студеную воду со льдом на голову лили, пока от бороды до земли соски не смерзли, аки поросшие; наконец, огнем сожгли, и так скончался».

Иных томили в хомутах железных: «Хомуты те стягивают голову, руки и ноги в одно место, от коего злейшего мучительства кости хребта по суставам сокрушают и кровь изо рта, из ноздрей, из глаз, из ушей брызжет».

Иных насильно причащали, вкладывая в рот кляп. Одного отрока приволокли солдаты в церковь, положили на лавку, поп да диакон пришли с чашею, а дьячки растянули его, раскрыли рот и насильно влили причастие. Он выплюнул. Тогда диакон ударил его кулаком по скулам так, что отскочила нижняя челюсть. От этой раны страдалец умер.

Одна женщина, чтобы уйти от гонителей, пробила во льду прорубь и сначала семерых малолетних детей своих опустила под лед, а потом сама утопилась.

Некий муж благочестивый перекрестил жену беременную с тремя детьми и в ту же ночь сонных зарезал. А поутру пришел в приказ и объявил: «Я мучитель был своим, а вы будете мне; и так они от меня, а я от вас пострадаю; и будем вкупе за старую веру в Царстве Небесном мученики».

Многие, убегая от Антихриста, сами сжигаются.

– И добро делают. Блажен извол сей, о Господи! Понеже впадшим в руки Антихриста и Бог не помогает, нельзя стерпеть мучения, никто не устаивает. Лучше в огонь здешний, нежели в вечный! – заключила Виталия.

– В огонь да в воду только и уходу! – подтвердила Софья.

Звезды меркли. По краю неба меж туч тянулись бледные полосы. Тусклою сталью в тумане блестели извивы реки среди бесконечных лесов. Внизу, под обрывами, у самой Ветлуги, выступала из мрака обитель, огороженная островерхим тыном из бревен, похожая на древнее лесное городище. С реки – большие врата рубленые, над ними – образ Деисуса. Внутри ограды – «стая» бревенчатых изб на высоких подклетях, с крыльцами, сенями, переходами, тайниками, светелками, летниками, вышками, смотрильнями с узкими оконцами наподобие крепостных бойниц, с крутыми тесовыми двускатными кровлями; кроме братских келий, разные хозяйственные службы – кузня, швальня, кожевня, чеботная, больница, грамотная, иконная, гостиная; часовня во имя Божией Матери Толвуйской – тоже простой бревенчатый сруб, но больше всех прочих, с деревянным крестом и тесовой чешуйчатой маковкой; рядом колокольня-звонница, черневшая на бледном небе.

Послышался тонкий, жалобно-певучий звон: то ударили к заутрене в била – служившие колоколами дубовые доски, подвешенные на веревках из крученых воловьих струн; ударяли в них большим гвоздем троетесным; по преданию, Ной таким благовестом созывал животных в ковчег. В чутком безмолвии лесов был сладостно грустен и нежен этот деревянный звон.

Странники крестились, глядя на святую обитель – последнее убежище гонимых.

– Святися, святися, Новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе воссия! – запела Киликея с умиленною радостью на прозрачно-бледном, точно восковом, лице.

– Все скиты разорили, а этого не тронули! – заметила Виталия. – Покрывает, видно, сама Царица Небесная дом свой покровом святым. В Откровении-де писано: Дано Жене два крыла орлия, да парит в пустыню…

– У царя рука долга, а сюда не хватит, – проговорил один из странников.

– Последняя Русь здесь! – заключил другой.

Звон умолк, и все притихли. То был час великого безмолвия, когда, по преданию, воды покоятся, и ангелы служат, и серафимы ударяют крыльями в священном ужасе перед престолом Всевышнего.

Иванушка-дурачок, сидя на корточках, обняв колени руками, глядел неподвижным взором на светлеющий восток и пел свою вечную песенку:

Древян гроб сосновен

Ради меня строен.

Буду в нем лежати,

Трубна гласа ждати…

И опять, как тогда, на плотах в Петербурге, в ночь праздника Венус, заговорили о последних временах, об Антихристе.

– Скоро, скоро, при дверях есть! – начала Виталия. – Ныне еще кое-как перебиваемся; а тогда, при Антихристе, и пошевелить губами нельзя будет, разве сердцем держаться Бога…

– Тошно! Тошно! – стонала Киликея-кликуша.

– Сказывал намедни Авилка, беглый казак с Дону, – продолжала Виталия, – было-де ему в степи видение: подошли к хате три старца, все трое образом равны, а говорят по-русски, только на греческую речь походит. «Откуда, говорит, идете и куда?» – «Из Иерусалима, говорят, от Гроба Господня в Санкт-Питербурх смотреть Антихриста». – «И какой, говорит, там Антихрист?» – «Которого, говорят, называете царь Петр Алексеевич, тот и Антихрист. Он-де Царьград возьмет, и соберет жидов, и пойдет в Иерусалим, и там станет царствовать. И жиды-де познают, что он – Антихрист подлинный. И на нем век сей кончается…»