– Вот и хорошо, пусть платят, – перебил его Борис. – Если и эта наука не пойдет им впрок, то так им и надо. Ладно, черт с ними, с большевиками, чем меньше их будет, тем лучше. Ты лучше скажи, что удумал по поводу Кольцова? Чем я могу ему помочь?

– Вы можете вытащить его из тюрьмы.

– Я? Ты с ума сошел! Для этого нужны, как минимум, большие деньги. Но я не уверен, что даже за миллион долларов охрана Лубянки пойдет на организацию побега.

– Нет-нет, – остановил его Маркин, – подкупать никого не надо. Моя идея строится не на подкупе, а на обмане. Вернее, на дезинформации, – поправил он сам себя. – О том, что известный всей Европе журналист Михаил Кольцов находится в застенках НКВД, писали многие западные газеты. В журналистском сообществе не раз поднимался вопрос о том, как его оттуда вытащить, но ничего путного так и не придумали. А я придумал! Знаете, что надо сделать? – азартно продолжал он. – Надо раструбить на весь мир, что Михаил Кольцов является гражданином Андорры: вы, мол, предоставили ему это гражданство три года назад за заслуги в становлении Андорры как независимого и, главное, нейтрального государства. Как президент вы должны страшно взмутиться арестом своего гражданина! Вы должны заявить, будто вам стало известно, что Кольцова обвиняют в преступлениях, совершенных во время Гражданской войны в Испании. Даже если это так, то Москва обязана предоставить доказательства его вины, а так как в это время он был гражданином Андорры, то и подсуден он только суду Андорры.

– Пашка, – потрогал Борис лоб Маркина, – по-моему, ты не в себе. Ну, объявим мы Кольцова гражданином Андорры, и что с того? Гражданства Союза его никто не лишал, значит, за преступления, совершенные на территории Совдепии, его должен судить советский суд.

– Это я прекрасно понимаю, – досадливо отмахнулся Маркин. – Но врать, так врать, речь-то идет о жизни человека! Мы должны так повернуть дело Кольцова, чтобы все поверили, будто арестовали его не за активную поддержку республиканцев, а за то, что, вопреки приказам Сталина, он делал все от него зависящее, чтобы прекратить бессмысленное кровопролитие. Понимаете, так мы сделаем Кольцова великим гуманистом, и за него вступятся не только Стокгольм и Лондон, но даже Рим, Мадрид и Берлин. А к голосу этих столиц Москва не может не прислушаться.

– Ерунда, – потер виски Борис, – все, что ты говоришь, бред, чушь и ерунда. Плевать Сталину на все эти голоса: уж если попал в его лапы, то обратного хода нет.

– А вот и есть! Я сам читал, что после расстрела Ягоды, а потом и Ежова многие дела были пересмотрены, и несправедливо обвиненные выпущены на волю.

– Вот-вот, – проворчал Борис, – не считая тех, которые были расстреляны. Но в одном ты, Пашка, прав: сидеть сложа руки мы не имеем права, и если не попытаемся помочь Мишелю, корить себя за это будем всю жизнь.

Корить им себя не пришлось, тем более что в свежем номере «Вестей Андорры» они успели опубликовать гневное обращение президента Скосырева к синьору Сталину – именно так назвали они вождя народов. Но, вопреки ожиданиям, ни одна серьезная газета это обращение не перепечатала, поэтому, как тогда говорили, весь пар ушел в свисток. До Москвы «Вести Андорры» не дошли и, слава богу, а то на состоявшемся судебном заседании Михаилу Кольцову предъявили бы еще и обвинение в скрытом от следствия двойном гражданстве. Но и того, что было предъявлено, для вынесения смертного приговора было более чем достаточно.

И хотя Кольцов виновным себя ни в чем не признал, хотя он уверял, что ни шпионом, ни троцкистом, ни предателем никогда не был, что все его показания родились из-под палки, когда его били по лицу, по зубам и по всему телу, что его показания на других, совершенно невинных людей, тоже родились из-под палки, суд вынес ему смертный приговор. Иного и быть не могло, ведь на деле № 21620 был росчерк красного карандаша, того самого карандаша, о котором когда-то говорил Кольцов и который предопределял, жить людям или нет.

На следующий день приговор был приведен в исполнение. Вот что значит, один недовольный взгляд «хозяина», вот что значит, показаться ему «слишком прытким», вот что значит, не понять его намека и, не дожидаясь пули палача, застрелиться самому.

Тем временем английская разведка, выполняя поручение Черчилля, собрала на Рудольфа Гесса довольно пухлое досье. И вот что из него стало ясно. Оказывается, прежде чем добраться до захватывающих дух вершин власти, до четырнадцатилетнего возраста Рудольф жил в Египте, где его отец владел довольно крупной торговой фирмой. Потом его поместили в школу-интернат на Рейне, по окончании которой он уехал в Швейцарию, где по совету отца поступил в Высшую коммерческую школу. Промучившись там целый год, Рудольф добился назначения стажером в одну из фирм Гамбурга.

Как знать, быть может, из юного Гесса получился бы преуспевающий коммерсант, но вскоре грянула война и, одурманенный патриотическими лозунгами, Гесс вступает добровольцем в Баварский пехотный полк. Два года он храбро сражается на Западном фронте, получает ранение в ногу и звание вице-фельдфебеля. Осенью 1917-го пуля простреливает ему легкое, а командование в качестве компенсации присваивает звание лейтенанта.

И тут в судьбе Гесса происходит неожиданный вираж: он поступает в школу летчиков, успешно ее оканчивает и получает направление на фронт. Но ни одного вражеского самолета Гесс сбить не успел: война завершилась позорным поражением Германии.

Погоны пришлось снять, штурвал самолета оставить – и Гесс решил вернуться к коммерческой деятельности. Знаний, полученных в коммерческой школе, было маловато, поэтому Гесс поступил на экономический факультет Мюнхенского университета. Там судьбе свела его с профессором Хаузхофером, который читал курс геополитики. Мало кто знал, что Карл Хаузхофер был не только крупным ученым, но и крупным разведчиком. По стопам отца пошел и его сын Альбрехт, который стал ближайшим другом Гесса. А Хаузхофер-отец оказал на Гесса такое сильное влияние, что он стал убежденным антикоммунистом, реваншистом и антисемитом.

Днем Гесс усердно писал конспекты лекций, а по вечерам бегал в пивные, где проходили бурные собрания крохотной, но чрезвычайно скандальной нацистской партии. В 1920-м он впервые услышал выступление Гитлера и так был им потрясен, что тут же вступил в нацистскую партию и получил партийный билет № 16. А вскоре ему представился случай доказать преданность своему кумиру не на словах, а на деле. Во время одного из бурных митингов кто-то запустил в Гитлера пивной кружкой. Перехватить ее Гесс не успевал и тогда он, не задумываясь, подставил свой лоб. Кровь – ручьем, шрам – на всю жизнь. Но эта отметина дорогого стоила, и Гесс ею гордился.

А вскоре состоялся хорошо известный «Мюнхенский путч», ставивший своей целью свержение Веймарского правительства. Один из студенческих отрядов возглавлял Гесс. Закончился этот путч печально: рядовые нацисты были разогнаны, а Гитлер и Гесс оказались на скамье подсудимых. Гитлер получил пять лет, а Гесс полтора года лишения свободы.

В Ландсбергской тюрьме они оказались в одной камере. Это их сблизило еще больше, и они начали писать программную книгу фюрера «Майн кампф». Точнее говоря, Гитлер диктовал, а Гесс писал. В тюрьме узники пробыли недолго, уже в декабре 1924 года они были на воле. Когда у Гитлера спросили, чем он теперь думает заняться, тот ответил: «Я начну все снова, с самого начала».