– Осталось встать, побриться, сделать пять приседаний и сесть за письменный стол!

– А похмелиться?! – невесело пошутил Борис. – Без этого я если и присяду, то больше не встану.

– Да будет вам, – отмахнулся Маркин, – сейчас не до шуток. Открылись новые перспективы! – сунул он под нос Борису кипу свежих газет.

– Перспективы чего? – скребя бритвой щетину, уточнил Борис. – Женитьбы на дочери Франко, полета на воздушном шаре от Андорры до Аргентины, покупки контрольного пакета акций всех тех газет, которые ты так нервно комкаешь? – сдувая мыльную пену, продолжал острить он.

– То, что вы не теряете чувства юмора, с одной стороны, хорошо, – успокоился наконец Маркин, – но с другой – не так чтобы очень. Дело-то предстоит серьезное, и вашим противником будет человек, по сравнению с которым генералиссимус Франко – жалкий пигмей.

– Какой еще противник?! – зыркнул на Маркина Борис. – Никаких противников! Хватит и тех, которые есть. Не забывай, что португальский диктатор Салазар тоже фашист, и если его попросит Франко, то он, ни секунды не раздумывая, прикажет схватить нас у трапа «Монтевидео». Так что никаких резких движений. Никаких! Ты меня понял? – не терпящим возражений тоном закончил он.

– Мне почему-то кажется, – поигрывая тростью Бориса, деланно безразлично заметил Маркин, – что, узнав о вашем поступке, Салазар вас мысленно поприветствует, а Франко простит часть грехов.

– Поступке? О каком ты говоришь поступке? – отнял у него трость Борис и привычно-резко рассек ею воздух.

– О благородном поступке президента маленькой, но гордой и независимой Андорры, который не побоялся бросить перчатку одному из самых могущественных людей не только Европы, но и всего мира.

– Я что, дурак? – сделал фехтовальный выпад Борис. – У меня ничего, кроме этой тросточки, нет, а у Гитлера одних танков несколько тысяч, не говоря уже о самолетах, пушках и миллионах солдат. Да и лишних перчаток у меня тоже нет, – усмехнулся Борис.

– А при чем здесь Гитлер? – пожал плечами Маркин. – Я думаю, что человек, о котором я говорю, стоит поперек горла не только королям и президентам, но и самому фюреру.

– Так ты о?… – побледнел Борис.

– Да, о Сталине! – отрезал Маркин. – Я говорю о Сталине. Вы можете подложить ему большую свинью, такую большую, что аплодировать вам будет вся Европа. Тем более, что при этом вы спасете друга.

– Друга? Какого друга? – не понял Борис.

– Кольцова. Михаила Кольцова. Он ведь арестован? Арестован. Расстрел ему грозит? Грозит. А у вас есть шанс его спасти.

– Да ты что? – оживился Борис. – Как? Что я для этого должен сделать?

– Для начала прочитать вот это, – улыбнулся Маркин и протянул свежий номер «Берлинер цайтунг». – Там напечатано «Открытое письмо Сталину» русского дипломата Раскольникова, который из-за угрозы расстрела отказался возвращаться на родину. Прошу также обратить внимание на любопытный и, как мне кажется, показательный факт: несмотря на внешне дружеские отношения между Германией и Советским Союзом, немцы напечатали это обличающее письмо в своей ведущей газете. Уверяю вас, что это не случайно!

– Ну-ну, – схватил Борис газету. – Очень интересно. Чтобы большевик, да еще в ранге посла, прилюдно отхлестал своего вождя, такого еще не было.

«Сталин, – начал читать Борис, – вы объявили меня „вне закона“. Этим актом вы уравняли меня в правах, точнее, в бесправии, со всеми советскими гражданами, которые под вашим владычеством живут вне закона. Ваш „социализм“, при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далек от истинного социализма, как произвол вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата.

Что вы сделали с конституцией, Сталин? Вы растоптали конституцию, как клочок бумаги, а выборы превратили в жалкий фарс голосования за одну-единственную кандидатуру. Вы открыли новый этап, который в историю нашей революции войдет под именем „эпохи террора“. Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста. Пощады нет никому!

Над гробом Ленина вы произнесли торжественную клятву выполнить его завещание и хранить как зеницу ока единство партии. Клятвопреступник, вы нарушили и это завещание Ленина! Вы оболгали, обесчестили и расстреляли Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и других, о невиновности которых вам было хорошо известно. Перед смертью вы заставили их каяться в преступлениях, которых они никогда не совершали, и мазать себя грязью с ног до головы. Вы растлили и загадили души ваших соратников. Вы заставили идущих за вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей.

С жестокостью садиста вы избиваете кадры, полезные и нужные стране. Накануне войны вы разрушаете Красную Армию – любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и Гражданской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским.

Ваши бесчеловечные репрессии делают нестерпимой жизнь советских трудящихся, которых за малейшую провинность с волчьим паспортом увольняют с работы и выгоняют с квартиры. Лицемерно провозглашая интеллигенцию „солью земли“, вы лишили минимума внутренней свободы труд писателя, ученого, живописца. Вы зажали искусство в тиски, от которых оно задыхается, чахнет и вымирает.

Зная, что при вашей бедности кадрами особенно ценен каждый культурный и опытный дипломат, вы заманили в Москву и уничтожили одного за другим почти всех советских полпредов. Вы разрушили дотла весь аппарат Народного комиссариата иностранных дел. Вы истребили во цвете лет талантливых и многообещающих дипломатов.

Бесконечен список ваших преступлений. Бесконечен список имен ваших жертв. Нет возможности все перечислить. Рано или поздно советский народ посадит вас на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, как главного вредителя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов!»

– Ну, что скажете? – поинтересовался Маркин, когда взволнованный Борис отложил газету.

– Что скажу? Скажу, что Раскольников не жилец: Сталин его обязательно достанет. Это во-первых. А во-вторых, и это главное, я думаю, что теперь Европа, Америка, Азия и даже Африка прозреют. Прозреют все, кроме замороченных, затурканных и запуганных граждан России: ведь в «Правде» или «Известиях» это письмо не напечатают. И эти люди как молились, так и будут молиться на сочащуюся кровью усатую икону, по первому требованию вождя будут заполнять бараки лагерей и камеры тюрем, а если он станет настаивать, послушно пойдут под пули палача. Но Раскольников герой! – взмахнул Борис тростью. – Чтобы решиться на такой поступок, надо иметь поистине львиное сердце! Ты, кстати, о нем что-нибудь знаешь? Не из наших ли он, случайно, не из офицеров?

– Конечно, из наших. До войны он учился в политехническом, потом на гардемаринских курсах, стал мичманом, неплохо воевал, но, к сожалению, связался с большевиками и стал Раскольниковым: настоящая-то его фамилия Ильин. Пик его карьеры – командующий Балтийским флотом. Как он стал дипломатом, понятия не имею, но у большевиков это в порядке вещей, у них главное – верность партии, а строить электростанции, командовать полками или быть послом – это пустяки, этому можно научиться, даже не зная таблицы умножения и уж, конечно, иностранных языков. Недаром же их вождь сказал, что нет таких крепостей, которых бы не брали большевики. А крепость знаний, с их точки зрения, самая пустячная. Ох, заплатят они за это! Чует мое сердце, заплатят самой высокой ценой – миллионами своих жизней.