– И вы это сделали?

– Конечно, сделал. Штерн полностью разделял точку зрения Литвинова. Он тоже считал, что война в Испании обречена на неудачу, и не раз говорил, что сделает все от него зависящее, чтобы войну любой ценой прекратить. Впрочем, я об этом уже писал в предыдущих личных показаниях, – напомнил Кольцов.

– Еще раз предупреждаю, – постучал карандашом по столу Кузьминов, – что ваши показания мы проверим самым тщательным образом. И если окажется, что вы оговариваете этих уважаемых людей, то за ложь и оговор будете отвечать особо.

– Я это понимаю, – допивая второй стакан чая, кивнул Кольцов. – Но, проверив мои показания, вы убедитесь, что я ничего не утаил и сказал вам чистую правду.

Эта правда была настолько ужасной, что костоломам с Лубянки ничего не оставалось, как выписывать ордера на аресты чуть ли не всех названных Кольцовым лиц. Начали с Антонова-Овсеенко, который царской охранке был известен под псевдонимом Штык. Личность, конечно, легендарная. Это он руководил штурмом Зимнего в октябре 1917-го, командовал войсками, сражавшимися против атамана Каледина, подавлял тамбовское восстание, был полпредом в Чехословакии, Литве и Польше, генеральным консулом в Барселоне и, наконец, наркомом юстиции РСФСР. Казалось бы, более надежного, проверенного и верного коммуниста не сыскать. Но у Сталина на таких людей были свои виды: Антонов-Овсеенко был арестован, осужден и расстрелян.

Потом настал черед Константина Уманского. Как водится, чуть ли не с лупой начали изучать его биографию. Образование – высшее, окончил Московский университет и Институт красной профессуры, в партии с 1919 года, по отзывам коллег – хороший журналист, много лет работал в Вене, Риме и Париже. С 1931-го – в Наркомате иностранных дел. Должность заведующего отделом печати позволяла в открытую общаться с иностранными журналистами, а всем известно, что среди них множество профессиональных разведчиков, так что информацию о заговорщических планах дипломатов он мог передавать без какой-либо опаски.

Но вот ведь проблема, Уманского не достать: незадолго до этих событий его назначили послом в США, и он находился в Вашингтоне. Не беда, решили на Лубянке, надо придумать благоприятный повод и, скажем, в связи с повышением отозвать в Москву. И ведь отозвали! Все шло по четко разработанному сценарию, но в последний момент Сталин решил дать отбой: Уманского назначили послом в Мексике и по совместительству посланником в Коста-Рике. Чтобы вручить верительные грамоты главе правительства, Уманский сел в самолет, направлявшийся в Сан-Хосе. Но до столицы Коста-Рики самолет не долетел: он разбился в горах. Все находившиеся на борту погибли.

На Лубянке эту весть встретили с удовлетворением: что бы там ни говорили, но одним фигурантом в незавершенном деле дипломатов стало меньше.

Следующей, куда более крупной, рыбой был нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов (настоящая фамилия Валлах). Девять лет он был наркомом иностранных дел, но в 1939-м с этого поста его сняли. К этому времени были расстреляны все его заместители, в пыточных камерах находились многие заведующие отделами и, как они грустно об этом говорить, почти все они, как и Кольцов, не выдержав избиений и пыток, дали ужасающие показания против Литвинова.

В принципе, можно было начинать грандиозный открытый процесс над врагом народа Литвиновым, но Сталин почему-то тянул и, если так можно выразиться, отмашку не давал. Не исключено, что до него дошел голос президента Рузвельта, который с ковбойской прямотой дал понять, что Америка нуждается в Литвинове и без последствий его арест не оставит. Пришлось назначить Литвинова послом в США. Правда, несколько позже Сталин приказал отозвать его в Москву. Никакой работы ему не предлагали, и после трех инфарктов Максим Максимович умер, как принято говорить, своей смертью. По тем временам это было большим подарком. Гораздо чаще вождь народов дарил своим соратникам и приближенным пулю палача.

Именно так случилось с Яковом Давтяном, Львом Караханом, Николаем Крестинским и Христианом Раковским. А вот Григорию Сокольникову в качестве особой милости дали десять лет лагерей, правда, создав там такие условия, что он вскоре умер.

Но один человек в этой кровавой бане уцелел. В отличие от других высокопоставленных дипломатов, он не пошел на добровольное заклание, не согласился играть роль шпиона и врага народа, не принес себя в жертву ради интересов сталинского режима, а совершил абсолютно неординарный по тем временам поступок: узнав, что его уволили с поста полпреда в Болгарии и требуют немедленного отъезда в Москву, Федор Раскольников отказался возвращаться в СССР и остался за границей. Почему он решился на этот шаг, бывший полпред объяснил в письме «Как меня сделали „врагом народа“», которое было опубликовано в ведущих западных газетах.

«Я – человек политически грамотный и понимаю, что это значит, когда кого-нибудь снимают в пожарном порядке, пишут об этом в газетах и сообщают по радио, – рубил с плеча Раскольников. – После этого я не сомневался, что по переезде границы буду немедленно арестован. Мне стало ясно, что я, как многие старые большевики, оказался без вины виноватым, а все предложения ответственных постов – не что иное, как средство заманить меня в Москву.

А чего стоит комедия заочного суда, на котором меня объявили вне закона! Приговорить человека к расстрелу только за то, что он отказался безропотно сложить голову на плахе – это типичный шаг сталинской юстиции. Жертв сталинского режима и без того много, и я пополнять этот трагический список не хочу. Не хочу и не буду!»

Это письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы! На Западе, конечно же, знали о разгулявшейся в Советском Союзе кровавой вакханалии. Но так как некоторые процессы были открытыми и все подсудимые признавали себя виновными в шпионской, подрывной и иной антигосударственной деятельности, создавалось впечатление, что в СССР на самом деле существуют какие-то подпольные организации, а на самых высоких постах угнездились вероломные враги народа. И вдруг выясняется, что никаких врагов народа нет, что все эти процессы – чистой воды спектакли и что главные режиссер сидит в Кремле.

Удар по репутации Сталина был нанесен колоссальный! В газетах, на радио и просто в разговорах его имя стали связывать с такими неприятными синонимами, как варвар, вурдалак и кровавый маньяк. А если учесть, что он возглавлял не только партию большевиков, но и коммунистов всего мира, эти синонимы постепенно стали связывать со всем Коммунистическим Интернационалом, резонно пугая обывателей, что, мол, если в их странах к власти придут коммунисты, то кровавой бани, по образцу московской, не миновать. Следствием этой кампании стал оглушительный провал компартий на выборах буквально всех уровней.

Но эта бомба была детской хлопушкой по сравнению с «Открытым письмом Сталину», которое появилось в печати через месяц! Первым, кто прочитал это письмо в Андорре, был Павел Маркин. Ранним утром он ворвался в спальню Скосырева и, несколько переиначив слова классика, закричал во всю мощь своих неслабых легких.

– Вставайте, президент, вас ждут великие дела!

– Какие дела? – ничего не понял спросонья Борис. – Мы же почти все упаковали, осталось…