Он трясущимися пальцами опустил курок. До цели было слишком далеко, и седоволосый успел бы спрятаться в какое-нибудь укрытие и начать отстреливаться, а ведь Оззи, по большому счету, был нужен именно он.

Это, несомненно, тело, которое родной отец Крейна, по всей вероятности заказавший убийство Дианы, сейчас занимает. И имеется шанс, всего лишь шанс, что это единственное тело, оставшееся у старого психолюдоеда.

«Пора, – решил Оззи, – отбросить осторожность и подобраться поближе.

Но смогу ли я застрелить человека сзади, без предупреждения?»

Выстрел в затылок охраннику был и до сих пор оставался настолько громадным и ужасающим деянием, что он не мог осмыслить его, как не мог прямо смотреть на полуденное солнце.

– Вот когда выберешься отсюда, тогда поймешь, – сказал он себе.

Он сунул револьвер за пояс и неуклюже, превозмогая боль во всем теле, перебрался через стену, остававшуюся холодной и сырой, невзирая на жаркое солнце.

Крейн сделал лишь дюжину шагов следом за своей ужасной супругой, как его раненая нога подломилась, и он тяжело опустился на горячий песок. Тут же по тыльным сторонам его ладоней деловито забегали муравьи, похожие на обломки медной стружки.

Позади захрустели по песку шаги, и он оглянулся. Толстяк и его непонятный компаньон стояли уже в нескольких шагах по эту сторону последнего дверного проема. Сквозь искусственный глаз Крейна лицо седого представало ярким мерцающим маревом, как будто оно вращалось со страшной скоростью.

Но теперь в легкой тени полуразрушенного портала, позади этих двух, оказался еще один старик, и Крейну хватило мгновения, чтобы узнать его – это был его приемный отец, Оззи. Оззи нес холщовую сумку с тремя золотыми чашами, а четвертую чашу держал в правой руке.

Крейн не испытывал ничего, кроме нетерпения, он был уверен, что в этой ситуации приемный отец не может ни сказать, ни сделать ничего важного, но тем не менее он закрыл правый глаз и поднял руку, чтобы разлепить заплывший после удара левый.

Теперь он видел, что Оззи держал большой стальной револьвер, направленный точно в спину второго старика. Он, похоже, пребывал в нерешительности, но быстро справился с нею и громко произнес:

– Стоять!

Двое резко повернулись на неожиданный окрик, толстяк схватил свое ружье за ствол, чтобы вскинуть, но револьвер Оззи дважды громыхнул.

Спутник толстяка, лица которого нельзя было разглядеть, брызнув на Крейна кровью, резко дернул головой и, попятившись, рухнул на песок плечами и развороченным затылком, а толстяк покачнулся.

Но все же он сумел поднять ружье и выстрелить.

Белая рубашка Оззи взорвалась красными брызгами; заряд картечи сбил его с ног.

Тяжелый гром этого выстрела напрочь сдул всю взрослость Крейна, его рот открылся в беззвучном вопле неприятия случившегося, он рванулся вперед.

Толстяк неуклюже повернулся, поморщился, передернул цевье дробовика и вновь выставил оружие вперед; все движения механизма оставались беззвучными, их заглушил звон потрясенного воздуха.

Дуло ружья смотрело точно в колено Крейну, и он резко остановился.

Толстяк был бледен, как молоко, яркая струйка крови стекала около его брови, по щеке и шее из ссадины, которую пуля Оззи оставила на его виске над ухом. Он медленно говорил что-то, но уши Крейна ничего не воспринимали. Потом толстяк посмотрел на труп своего спутника.

Крейн ощущал себя сломленным и опустошенным, как будто выстрел из ружья попал в его грудь; он не мог заставить себя взглянуть на Оззи, и поэтому в первый момент просто проследил взгляд толстяка.

Неуловимо быстрые изменения пробитого пулей лица замедлились, и Крейн видел перед собой то старика в короне, то бодрого загорелого темноволосого мужчину, то мальчика. Темноволосый мужчина был не кем иным, как Рики Лероем, который проводил игру в «присвоение» на озере в шестьдесят девятом году… но узнав лицо мальчика, Крейн от потрясения упал на колени.

Это было лицо его почти забытого старшего брата Ричарда, который был товарищем детских игр Скотта до тех пор, пока старший брат не утратил свою личность и не занял пост наблюдателя на крыше бунгало на Бриджер-авеню.

Лица сменялись все медленнее, и через некоторое время на каменистой почве лежал просто старик; короны больше не было видно.

Крейн уперся одной рукой в песок, а второй нерешительно тронул забрызганные кровью седые волосы, но этот труп лежал здесь очень давно, по меньшей мере, с 1949 года.

В конце концов Крейн поднял голову и пополз на четвереньках туда, где на кирпичной щебенке и песке, в крови, вытянувшись, неподвижно лежал Оззи.

Краем глаза он видел, как толстяк нагнулся, чтобы поднять револьвер, и теперь медленно топал прочь, к дверному проему, за которым лежало шоссе, где его ждал припаркованный «Ягуар», а потом Крейн заметил фигуру, нагнувшуюся над телом Оззи.

Это была иссушенная Сьюзен, ее голодная улыбка, обращенная к Крейну, сверкнула, как яркий луч света, прошедший через отравленный аквариум. Во время безумных прыжков она лишилась своего кожного покрова, и теперь представляла собой всего лишь бесполый скелет, на котором лишь кое-где болтались лохмотья органического вещества.

Крейн осознал, что это уже не божество пьянства, не Дионис. Это была бесстрастная Смерть. Она не являлась ничьим союзником.

И она забирала Оззи. Крейн не мог глядеть на развороченную грудь старика и смотрел на его старые, покрытые старческими пятнами руки, которые держали, и сбрасывали, и набирали так много карт, а теперь не держали вовсе ничего.

Смерть медленно наклонилась и коснулась лба Оззи костяным пальцем – и тело Оззи рассыпалось серой пылью, оставив только смятую жалкую кучку стариковской одежды, а в следующее мгновение порыв горячего ветра швырнул пригоршню песка в глаза Крейну, ослепив его, и подхватил и понес одежду и прах через разрушенные стены, над раскинувшимся на многие мили ликом пустыни.

Тот же порыв ветра опрокинул Крейна на спину, но когда ветер умчался в сторону гор, он сел и проморгался, вытряхивая песок из глаз. Движущийся скелет исчез, и в заброшенных руинах не было никого и ничего, кроме Крейна и трупа Ричарда Лероя.

Солнце отчаянно пекло голову; его нелепую шляпу сорвало с головы. Он с трудом поднялся на ноги и посмотрел по сторонам поверх полуразрушенных стен.

«Думаешь, твой старик свихнулся, да?» – вспомнил он слова, которые произнес Оззи в ту ночь 1960 года, когда они ехали сюда, чтобы отыскать Диану; и он помнил, как Оззи, шаркая ногами, плача и умоляя, безнадежно гнался за ним по лестнице «Минт-отеля», когда Крейн в 1969 году отправился играть на озеро; и он помнил, каким хрупким и щеголеватым старик выглядел утром в воскресенье – всего четыре дня тому назад! – когда он и Арки встретились с ним на острове Бальбоа.

«Вернись к романам Луи Ламура и трубкам “кайвуди”», – посоветовал ему вчера Крейн. Но старик не послушался совета, он решил уйти смиренно в сумрак доброй ночи, в край, где света нет.