великого пролетарского поэта к «белой» эмигрантке, с точки зрения советских традиций, не выглядела слишком уж положительным фактом в его биографии, тем паче что — и в опубликованном стихотворении об этом сказано вполне недвусмысленно — эмигрантка отнюдь не собиралась оставить Париж и вернуться домой. И однако же появился некий новый сюжет, который мог бы объединить всех недругов Лили.

Вопреки своей воле, Лиля сама дала повод начать кампанию против себя. Редакция одного из самых уважаемых академических изданий «Литературное наследство» решила посвятить свои 65-й и 66-й тома творческому наследию и биографии Маяковского. Среди многих прочих материалов создатель и один из руководителей издания Илья Зильберштейн предполагал опубликовать в 65-м томе воспоминания Лили и Эльзы, а также переписку между Маяковским и Лилей.

Подчиняясь скорее своей интуиции, чем расчету, Лиля долго сопротивлялась. Потом все-таки уступила, передав Зильберштейну лишь часть переписки (125 писем и телеграмм из 416) и написав предисловие к публикации. От воспоминаний обеих сестер редколлегия (точнее, наиболее осторожная и ортодоксальная часть ее членов) решила все-таки воздержаться. Переписка, однако, осталась. Том вышел в декабре 1958-го — и реакция не замедлила.

Уже 7 января в откровенно догматичной, не скрывавшей своей ностальгии по «добрым сталинским временам» газете «Литература и жизнь» появилась разгромная рецензия на вышедший том за подписью мало кому известных Владимира Воронцова и Александра Колоскова. Зато узкому, но самому влиятельному кругу «товарищей» имена рецензентов как раз говорили о многом: Колосков занимал видный пост в печатном органе ЦК КПСС «Партийная жизнь», а Воронцов работал помощником главного идеолога партии, секретаря и члена президиума ЦК Михаила Суслова. К нему-то и обратилась два дня спустя с письмом Людмила Маяковская, призывая «оградить поэта Маяковского от травли и нападок». Организатор «травли и нападок» обвинял и в том, и в другом тех, кто никого не травил и ни на кого не нападал: прием хорошо известный и многократно практиковавшийся по разным поводам в советские времена.

«Особенно возмутило меня и очень многих других людей, — писала Людмила, — опубликование писем брата к Л. Брик. <…> Я получила письма, где говорится: «Невероятно, чтоб она была достойна такой небывалой любви». <…> Брат мой, человек совершенно другой среды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую среду, которая кроме боли и несчастья ничего не дала ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего, талантливого человека, а теперь продолжают чернить его честное имя борца за коммунизм».

Горько, что, фактически с тех же позиций и с той же «аргументацией», осудила эту публикацию (не публично, конечно) и Анна Ахматова. Она говорила своим знакомым, что Лиля «умудрилась опошлить поэта, который окружил ее сиянием», что публиковала эти письма, «вероятно, чтобы доказать, что она была единственной. Письма Маяковского к Брик неприличны, выясняется, что революционный поэт бегал по Парижу, чтобы купить дорогие духи и прочее». Такой же упрек, как мы помним, бросила некогда Маяковскому и Лариса Рейснер. Но для Лили как-никак он все-таки был прежде всего не «революционным поэтом», а мужчиной, который ее любил…

В поддержку Людмилы — по хорошо разработанному сценарию — была брошена тяжелая артиллерия. Федор Панферов, главный редактор реакционного журнала «Октябрь» — антипода «Нового мира», возглавляемого тогда уже Александром Твардовским, — послал вдогонку и свое письмо на то же имя. «…Перлом всего, — сообщал Панферов, — являются неизвестно зачем опубликованные письма Маяковского к Лиле Брик. Это весьма слащавые, сентиментальные, сугубо интимные штучки, под которыми Маяковский подписывался так: «Щенок». <…> Всю эту галиматью состряпали такие молодчики, как Катанян (далее следует перечисление всех членов редколлегии «Литературного наследства». — А. В.). Видимо, правильно народ утверждает, что порой и на крупное здоровое тело лепятся паразиты. В данном случае паразиты налепились на образ Владимира Маяковского…»

Когда Суслов накладывал резолюцию, адресованную подчиненным ему крупным партийным чиновникам Ильичеву и Поликарпову: «внести соответствующие предложения», он еще не знал, что накануне в Париже, в еженедельнике «Экспресс», появилась статья К. С. Кароля «Неожиданный удар для русских». В ней журналист обращал внимание на постепенное освобождение образа Маяковского от привычных партийных догм, происходящее благодаря публикации в «Литературном наследстве» скрывавшихся ранее аутентичных документов.

Для сусловской команды появление этой статьи было поистине счастливой удачей. На помощь срочно пришел корреспондент «Правды» в Париже Юрий Жуков (тот самый, который «Тов. Жуков — ангел»), впоследствии один из самых непримиримых борцов за «непорочную чистоту» партийной идеологии. 27 февраля, явно получив рекомендацию из Москвы, он обратился в ЦК КПСС с письмом, где выражал удивление фактом публикации переписки Маяковского и Лили, а также предлагал «обратить внимание редакции на более тщательный отбор документов, исключающий возможность опубликования таких материалов, которые могли бы быть использованы враждебной нам иностранной пропагандой».

Дальнейшее развитие событий шло в точном соответствии с тем, что было задумано. Министр культуры СССР Николай Михайлов, который еще в бытность свою главой комсомола отличался особой трусостью и сервильностью, сочинил «Записку», адресованную в ЦК, где утверждал, что письма Лили и Маяковского «не представляют никакой ценности для исследования творчества поэта и удовлетворяют лишь любопытство обывательски настроенных читателей, поскольку эти письма приоткрывают завесу интимных отношений». Обвинив автора вступительной заметки (то есть Лилю) «в развязном тоне, граничащем с циничной откровенностью», он утверждал также, что «выход в свет книги «Новое о Маяковском» вызвал возмущение в среде советской интеллигенции». Под советской интеллигенцией подразумевались, естественно, Панферовы и КОЛОСКОВЫ. Итог был предрешен: «Безответственность, — заключал министр, — проявленная в издании книги о Маяковском, не может оставаться безнаказанной».

Поскольку председатель Союза писателей СССР Константин Федин, некогда подававший надежды, обласканный Горьким прозаик, превратившийся в безотказно послушного слугу режима и автора всеми забытых ныне, удручающе скучных романов, тоже «выразил свое возмущение» публикацией переписки (приобщился к советской интеллигенции!), наверху сочли, что вопрос «согласован» со всеми, с кем нужно. Комиссия ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей приняла — с грифом «совершенно секретно» — решение о том, что опубликованные письма «искажают облик выдающегося советского поэта», а весь том «Литературного наследства», ему посвященный, «перекликается с клеветническими измышлениями зарубежных ревизионистов».

Вся эта закулисная возня шла под аккомпанемент газетных и журнальных публикаций, где авторы не слишком стеснялись в выражениях, поливая грязью Лилю и предавая анафеме ее отношения с Маяковским. Завершенная, казалось, история получила неожиданное продолжение.

5 мая 1959 года неутомимый «ангел» Юрий Жуков отправил еще одно — весьма пространное и, ясное дело, «совершенно секретное» — письмо в ЦК, написанное в смешанном жанре доноса на члена ЦК братской компартии и отчета о безупречном своем поведении, строго выдержанном в духе московских