железнодорожная станция на магистрали Москва – Владимир.

25.2 …этюд Ференца Листа «Шум леса», до диез минор. —

Франц Лист (1811–1886) – классический венгерский композитор и пианист-виртуоз. Ференцем (венгерский эквивалент немецкого «Франца») назван по советской традиции, предписывавшей называть классиков литературы и искусства социалистических стран Восточной Европы национальными именами. Здесь имеется в виду его концертный этюд «Шум леса» («Waldesrauschen»,1863).

25.3 Первым заговорил черноусый в жакетке. И почему-то обращался единственно только ко мне… —

У Достоевского во время встречи в трактире Раскольникова и Мармеладова, ищущего собеседника, выбор последнего падает на «начитанного» Раскольникова:

«[Раскольников] беспрерывно взглядывал на чиновника [Мармеладова], конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердо проговорил:

– А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами» («Преступление и наказание», ч. 1, гл. 2).

25.4 Я прочитал у Ивана Бунина, что рыжие люди, если выпьют, – обязательно покраснеют… —

Это проницательное наблюдение действительно восходит к Ивану Бунину. У него в «Тихих аллеях» читаем: «Он [доктор] уже покраснел от водки, от кахетинского, от коньяку, как всегда краснеют рыжие от вина, но налил еще по рюмке» («Речной трактир», 1943).

25.5 …Куприн и Максим Горький – так те вообще не просыпались!.. —

Максим Горький – см. 20.6. Александр Куприн (1870–1938) – популярный русский писатель. О пристрастии Куприна к алкоголю писал Корней Чуковский:

«…человек [Куприн] с такими вкусами, интересами, склонностями не мог вести размеренную семейную жизнь: аккуратно являться к столу и каждый вечер возвращаться в определенное время домой. „Чем больше я узнавал его, – вспоминает Бунин, – тем все больше думал, что нет никакой надежды на его мало-мальски правильную, обыденную жизнь, на планомерную литературную работу: мотал он свое здоровье, свои силы и способности с расточительностью невероятной, жил где попало и как попало, с бесшабашностью человека, которому все трын-трава…“. В конце концов стало очевидным для всех, что Александр Иванович не может, да и не желает стеснять себя узкими рамками „приличного общества“. Все больше он сходился с такими людьми, как критик Петр Пильский, поэт Александр Рославлев, газетный фельетонист Федор Трозинер, эти загубленные водкой писатели. Пильский был кабацкий драчун. Трозинер был безнадежно больной алкоголик Рославлев, третьестепенный эпигон символистов, не бывал трезвым уже несколько лет. Больно было видеть среди этих людей Куприна, отяжелевшего, с остекленелым лицом. Он грузно и мешковато сидел у стола, уставленного пустыми бутылками, и разбухшая, багровая шея мало-помалу становилась у него неподвижной. Он уже не поворачивал ее ни вправо, ни влево, весь какой-то оцепенелый и скованный. Только его необыкновенно живые глаза ни за что не хотели потухнуть, но потом тускнели и они, голова опускалась на стол, и он погружался на долгое время в мутную, свинцовую полудремоту. Карикатурист Ре-Ми на знаменитой сатириконовской картине „Салон ее светлости русской литературы“ изобразил Александра Ивановича бражником, которому в пьяном бреду примерещился чертик (в облике писателя Алексея Ремизова)» (Чуковский К. Современники. М., 1967. С. 178–179).

Куприн упомянут вместе с Горьким не случайно. В жизни их связывали дружеские отношения, что также зафиксировано в общедоступной мемуарной литературе, например у того же Чуковского:

«У Горького и Куприна были отношения сложные. Трудно даже и представить себе, как много значил в жизни Куприна Горький. Куприн много раз повторял, что никому он не был так обязан, как Горькому. „Если бы Вы знали, – писал он Алексею Максимовичу в 1905 г., – если бы Вы знали, как многому я научился от Вас и как я признателен Вам за это“» (Там же. С. 187–188).

Что касается проблемы «Горький и алкоголь», то заявление Черноусого легко выводится хотя бы из следующей исповеди писателя, где он вспоминает свое легендарное «хождение в люди»:

«Я пользовался несколько повышенным отношением товарищей по артели, и на пасхальную неделю они пригласили меня в гости к себе. Пошел и две недели „гулял“ из деревни в деревню; пил водку, хотя она не нравилась мне, дрался, когда наших били, очень смешил мужиков и баб тем, что разговаривал с девицами на вы и не „щупал“ их» («Беседы о ремесле», статья 3; 1931).

Хотя в частной переписке Горький в педагогических целях советовал одному своему корреспонденту прямо противоположное: «Что Вы „забиты, загнаны, придавлены ногами в пыль“ – этому не верю. Этого с Вами не будет, так и скажите себе самому. Только – не пейте водки, а то всякая дрянь может быть от этого» (П. Максимову, 5 августа 1911 г., Капри).

Жанр вставного рассказа, в котором о знаменитостях повествуется без пиетета, с добавлением бытовых подробностей, достаточно распространен в литературе, например, так выстроена «Голубая книга» у Зощенко:

«Приехал в то время в Россию немецкий герцог, некто Голштинский. Неизвестно, что он там делал в своей Германии, но только историкам стало известно, что он прибыл в Россию, с тем чтобы жениться по политическим соображениям на дочери двоюродного брата Ивана IV. И вот он приехал. Наверное, расфуфыренный. В каких-нибудь шелковых штанах. Банты. Ленты. Шпага сбоку. Сам, наверное, длинновязый. Этакая морда красная, с рыжими усищами. Пьяница, может быть, крикун и рукосуй» (отдел «Любовь», п. 17).

У Эренбурга Лазик Ройтшванец, которому тридцать три года и которого судьба постоянно носит по России, Европе и Азии (что вызывает непосредственные ассоциации с Веничкой), постоянно рассказывает притчи и истории, наполненные мифологическими и историческими аллюзиями. Вот начало одной из его историй, которую он рассказывает ротмистру-поляку:

«Вы, конечно, знаете об Александре Македонском. Он был самым главным маршалом. Кто-нибудь его, наверное, да родил, как вы Коперника. Так вот этот Александр Македонский ездил по всему свету, вроде меня, и он попал в гости к дикому царю. Можете себе представить разницу между Александром Македонским и каким-нибудь сплошным дикарем! На одном, наверное, был пышный мундир, а на другом – хорошо если штаны из последней бумажной дряни» («Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», 1927).

Здесь «пышный мундир» Александра Македонского вполне может быть соотнесен с «жабо на отлете» Тургенева.