— Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего недают, а теперь и все наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты самговоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и несогласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: воннапротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как людиделают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.

Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.

— Папа! об чем вы это? — сказала ему Наташа, вслед за нимвошедшая в комнату матери.

— Ни о чем! Тебе что за дело! — сердито проговорил граф.

— Нет, я слышала, — сказала Наташа. — Отчего ж маменька нехочет?

— Тебе что за дело? — крикнул граф. Наташа отошла к окну изадумалась.

— Папенька, Берг к нам приехал, — сказала она, глядя в окно.

Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Аннойна шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальникаштаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.

Он 1 сентября приехал из армии в Москву.

Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все изармии просились в Москву и что-то там делали. Он счел тоже нужным отпроситьсядля домашних и семейных дел.

Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытыхсаврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своеготестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынулчистый носовой платок и завязал узел.

Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал вгостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил оздоровье мамаши.

— Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, — сказал граф,— что войска? Отступают или будет еще сраженье?

— Один предвечный бог, папаша, — сказал Берг, — может решитьсудьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать,собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша,такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они— оно, — поправился он, — показали или выказали в этой битве 26 числа, нетникаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя вгрудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотянесколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове«российское войско»), — я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не тольконе должны были подгонять солдат или что-нибудь такое, но мы насилу моглиудерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, — сказал онскороговоркой. — Генерал Барклай де Толли жертвовал жизнью своей везде впередивойска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себепредставить! — И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанныхза это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, какбудто отыскивая на его лице решения какого-то вопроса, смотрела на него.

— Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины,нельзя представить и достойно восхвалить! — сказал Берг, оглядываясь на Наташуи как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… —«Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? — сказал Берг.

В это время из диванной, с усталым и недовольным видом,вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о еездоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.

— Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустныевремена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеетеуехать…

— Я не понимаю, что делают люди, — сказала графиня,обращаясь к мужу, — мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо жекому-нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?

Граф хотел что-то сказать, но, видимо, воздержался. Он всталс своего стула и пошел к двери.

Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться,достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачиваяголовой.

— А у меня к вам, папаша, большая просьба, — сказал он.

— Гм?.. — сказал граф, останавливаясь.

— Еду я сейчас мимо Юсупова дома, — смеясь, сказал Берг. —Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что-нибудь. Я зашел,знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, какВерушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тонрадости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку итуалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочкедавно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так многоэтих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачуи…

Граф сморщился и заперхал.

— У графини просите, а я не распоряжаюсь.

— Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, — сказал Берг.— Мне для Верушки только очень бы хотелось.

— Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и кчерту!.. — закричал старый граф. — Голова кругом идет. — И он вышел из комнаты.

Графиня заплакала.

— Да, да, маменька, очень тяжелые времена! — сказал Берг.

Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображаячто-то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.

На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей,которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две изних были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.

— Ты знаешь за что? — спросил Петя Наташу (Наташа поняла,что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.

— За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых,— сказал Петя. — Мне Васильич сказал. По-моему…

— По-моему, — вдруг закричала почти Наташа, обращая своеозлобленное лицо к Пете, — по-моему, это такая гадость, такая мерзость, такая…я не знаю! Разве мы немцы какие-нибудь?.. — Горло ее задрожало от судорожныхрыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернуласьи стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини иродственно-почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате,когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату ибыстрыми шагами подошла к матери.