– Здравствуйте, – произнес я. – С вами говорит Суслов Михаил Андреевич. Мне надобен генерал-полковник товарищ Горбунцов.

Я отчего-то взял и встал.

– Генерал Горбунцов у аппарата. Я слушаю вас, товарищ Суслов.

Интонации собеседника мне не понравились, он был явно озабоченный и словно бы в чем-то засомневался. Но бросать трубку или тянуть молчание было бы теперь глупостью.

– Борис Прокопович, еще раз здравствуйте, – заговорил я и как бы заспешил, – у меня к вам вопрос. В отсутствие Юрия Владимировича это дело курируете вы и вы, так сказать, за него отвечаете…

И тут я захихикал. Поначалу смех был, видимо, моим собственным, нервным, но тут же я вспомнил рассказ Ахметьева о том, как Михаил Андреевич любит похихикивать меленько-сладостно, и хихиканье это собеседникам обещает лишь всяческие неприятности, мне стало смешно, и я захихикал не только сладко, но ощутимо – подловато-ехидно.

– Я вас слушаю, товарищ Суслов. Я готов ответить на ваши вопросы.

Генерал, похоже было, вытянулся во фрунт.

А я, то есть Михаил Андреевич Суслов, позволил себе опуститься в кресло К. В.

Все произошедшее тогда в кабинете К. В. я вспоминаю клочьями. Впечатление о нем состоит из обрывков виденного, мыслей, чувств, фраз. Нет, провала памяти у меня не было. Знакомые спортсмены, хоккеисты, например, с именами, рассказывали, как «текли» они при первых юниорских выходах на лед в командах мастеров и при полных трибунах. Оглохли. Ослепли. Но помнили только, что забивали шайбы, а как – все в тумане… Со мной такого, конечно, не было. Скажем, потом некоторые подробности случая увеличились, растянулись и даже сами раздробились на мельчайшие подробности. Вот, стою под портретом Ильича секунды, а соображений во мне на полчаса: какой же такой номер в руках вождя, за какой год, сентябрь там, по-моему, в выходных данных, или нет, постой, не сентябрь. И т. д. Или запомнилось: стол К. В. был почти чист, на нем лежали лишь стопка газет, свежий номер журнала «Знамя», тогда военно-патриотического, но отчасти нейтрального, и здоровенный том статистического сборника «Народное хозяйство СССР в 196… году», наверное только что присланный К. В. по распорядку важно-уважительного списка. Деловых бумаг на столе не было. И это обрадовало. Никто не получил права упрекнуть меня в том, что я имел возможность копаться в чужих бумагах. Все это, и не только это, запомнилось. Притом, конечно, я пребывал во взвинченном состоянии без сосредоточенности внимания к внешнему. И не потому, что я выпил стакан коньяка, я не был пьян, коньяк лишь дал основания куражу, а вместе с ним – озорству и наглости (но может, кураж и есть – озорство и наглость?). И совсем не присущему мне бесстрашию. И совершенно необходим был коньяк, я уже ссылался на этот феномен в беседе с башиловскими, для достоверной передачи выговора уважаемого Михаила Александровича. Но было тогда и воодушевление. Или вдохновение отчаяния. Но уже по прошествии нескольких часов впечатления о случившемся представлялись мне взлохмаченными, скачущими и искривленными. Хотя суть дела и суть слов, мною произнесенных и услышанных мною, оставались для меня очевидными и определенными. Все это я клоню к тому, что теперь для облегчения восприятия другими этой сути я не то чтобы причесал или утихомирил свои впечатления, но во всяком случае придал воспоминаниям о них некую линейность с избирательностью смысла, а кое-что, стертое в памяти ходом времени, и примыслил.

Итак, генерал-полковник Горбунцов пообещал товарищу Суслову ответить на его вопросы. Михаил Андреевич, возможно чтобы смягчить воздействие известного вельможам зловеще-предостерегающего хихиканья (а относилось оно как будто бы к словам «Вы отвечаете…»), заговорил вежливо:

– Борис Прокопович (волжские «о» совсем уж круглились и перекатывались колесиками из трубки в трубку), собственно, я хотел посоветоваться с вами. Речь я веду о деле с листовками школьников, кружке так называемом этой… как ее там… ну, не важно… и еще нескольких интеллигентиков, разнывшихся, но пожелавших посветить народу сердцем Данко, как будто бы оно у них есть…

Генерал-полковник рассмеялся. – Так вот, Борис Прокопович, – Михаил Андреевич заговорил быстрее, фальцетом, а «о» в его речи еще больше округлились, стали будто хвалынскими помидорами, но меленькими, зелеными еще, – я хочу с вами посоветоваться. Мне это дело представляется пустяшным, неуместным сейчас, а потому и никчемным…

– Дело и не заведено, Михаил Андреевич. Проведены лишь задержания и беседы…

– Оно и к лучшему. Что не заведено. Оно и не ко времени. В год, когда предстоят торжества, в пору исторического триумфа, и вдруг какие-то сопляки с листовками, и где они их развешивают, и у кого под носом, какие-то нервные дамочки с бумажками в портфельчиках… Нехорошо, нехорошо… Недруги наши тут же вылезут с пасквилями… Сильнейшая в мире держава – и опасается сопляков… И мировому рабочему движению это не на руку… Вы-то сами как считаете, Борис Прокопович?

– Я с вами согласен, Михаил Андреевич. Кто-то перестарался.

– Я понимаю там… заметные фигуры… относительно заметные… Синявский, Даниэль… За эту работу вам спасибо… И сейчас у вас наверняка на примете есть фигуры равноценные…

– Есть, конечно…

– Ну вот ими и следует заняться… Но разумнее было бы, чтобы огласка состоялась не в ближайшие месяцы, а после торжеств, зимой… Или попозже… А эти-то сегодняшние – тьфу! Нет, посмешищ и балаганов нам не надо. Их стоило бы отпустить… Если, конечно, сочтете это целесообразным и законным…

– Я сегодня же отдам распоряжения, Михаил Андреевич, – вычеканил Горбунцов.

– И тут не только шум, но и шепот не нужен… чтоб и до Голосов не дошло… Впрочем, о чем я вам говорю… Ну и понятно, за нашими героями глаз да глаз. Если случатся какие повторы, то и нынешние безобразия им необходимо будет припомнить. И уж не церемониться.

– Совершенно с вами согласен, Михаил Андреевич, – произнес генерал чуть ли не с облегчением.

– Еще на минуту я задержу вас, Борис Прокопович, – сказал Михаил Андреевич. – Случай особый. Мне известно, что среди прочих там дочь академика Корабельникова. Не только академика. Высокого должностного лица.

– Юлия Цыганкова, – подсказал генерал.

– Да, Цыганкова. Хотелось бы, чтобы ее отпустили немедленно.

Михаил Андреевич допустил паузу. Генерал молчал.

– Вы, товарищ генерал, знаете, – Михаил Андреевич заговорил жестко и быстро, однажды чуть ли не привзвизгнул, видимо выражая недовольство непониманием его, – Иван Григорьевич Корабельников проводит сейчас важнейшие для нашей страны переговоры. Поздно вечером или ночью он наверняка будет звонить жене. Он человек впечатлительный. Способен на неожиданные поступки. Заменить его на переговорах никто не сможет. Было бы разумно, если бы эта самая Цыганкова появилась дома в семь часов, ну в крайнем случае в восемь и в уравновешенном состоянии.

– Но… – начал было генерал.

– Полагаю, товарищ генерал, что долговременные и выгодные соглашения (я давно уже не наблюдал Михаила Андреевича таким холодно-раздраженным) для нашей страны куда важнее заблуждений взбалмошной соплячки.