Китайцы полезли в воду довольно спокойно и уверенно пошли к своим. Но когда они почти подошли к правому берегу Амура, земляки встретили их ружейным огнём. Несчастные, совсем забыв в испуге, что брод не широк, заметались в разные стороны; многие попали в глубокие места и утонули.

Не открой сахалинские китайцы огня по своим же, катастрофы не было бы; стало быть, совсем неуместны нападки на благовещенцев, якобы виновных в гибели китайцев; нет, в такое время, когда приходится думать о своём жизни, не до сентиментальностей; будь на месте русских в Благовещенске западные европейцы, они не задумались бы перебить несчастных сами, а тут китайцам была предоставлена полная возможность спастись, и если некоторым из них спастись не удалось, то, стало быть, так им на роду написано было и русских за это винить нечего...

С удалением китайцев в Благовещенске все вздохнули свободнее, по положение мало изменилось: город по-прежнему оставался беззащитным...

Варвара Алексеевна все эти тяжёлые дни провела в ужасной тревоге. Нервы её расшатались до последней степени. Она даже начала галлюцинировать. Постоянные пушечные выстрелы не давали ей покоя.

Лишь только забывалась она тяжёлым нехорошим сном, вдруг громыхали пушки. Бедная женщина вскакивала и начинала метаться по комнате.

— Миша! Это в Мишу моего стреляют! — кричала она. — Отдайте мне его! Где он? Миша! Миша!..

Её с трудом успокаивали. Но какой уж это был покой, когда несчастная молодая женщина всё время видела перед собой окровавленный труп замученного свирепыми врагами дорогого ей человека?

В Благовещенск уже пришли кое-какие вести о всём происходившем на линии Великой Магистрали и южной её ветви.

Китайцы наступали везде. Всё, что созидалось годами упорного труда, было разрушено в несколько дней. Харбин был осаждён; из Гирина, Телина, Мукдена, со всех промежуточных станций русские отгонялись силой, противостоять которой они не имели никакой возможности.

Но всё это были только минутные успехи китайцев. Час грозного возмездия приближался. В Благовещенск подходили из Хабаровска войска, из Никольска-Уссурийского уже вышли отряды храбрецов. Упоенные первыми ничтожными успехами, китайцы ещё осмеливались оказывать сопротивление, однако это было очевидным безумием...

—аренька милая! Да успокойтесь вы, ради создателя! Измучилась я, на вас глядя! Ну можно ли, родная, так убиваться?

Это говорила Анна Ивановна Чемисова, та родственница, у которой остановилась по приезде в Благовещенск молодая Кочерова.

Прошли уже пятнадцать дней с того момента, когда безумцы на китайском берегу Амура осмелились открыть стрельбу по городу Белого Царя русского. Они только и делали, что стреляли по Благовещенску, но переходить в открытое наступление не решались.

В Благовещенске так привыкли к выстрелам, что перестали обращать на них внимание. Лавки, магазины, банковские конторы открылись, на базарах появились крестьяне — вся жизнь потекла по-прежнему. Падали, впрочем, ещё гранаты на улицах, но их обходили и особенного внимания не обращали.

Перепугавшаяся, чуть не обезумевшая от ужаса Анна Ивановна, теперь уже сама первая смеялась над своими страхами и успокаивала Варвару Алексеевну:

— Полно же, говорю вам, Варенька. Вот помяните моё слово: жив ваш сокол ненаглядный, жив и скоро к вам прилетит...

Варвара Алексеевна только плакала в ответ:

— Где тут уцелеть? Сами же вы рассказываете, какие ужасы нашим пришлось вынести...

— Это когда к Харбину-то отступали?

— Да, да! Столько отрядов!..

— Да что же столько: в Телине, Гирине, Ляодуне — все в Харбине сошлись.

— А мукденский-то, мукденский отряд вы забыли...

— Н-да! Вот о нём одном ничего не слышно.

— А Миша мой там ведь!

— Ну что же! Грозен сон, да милостив Бог... Авось и наши мукденцы сойдутся... Пока решительного известия не пришло, головы терять нечего. Всё надежда есть.

Может быть, мукденцы наши давно в Харбине. А там отсидятся, пока подмога не придёт... Я так думаю, что там они уже. Где же им и быть!.. Нам теперь радоваться бы! Христолюбивые воины наши так и подходят[66]. Они живо этих китайских негодников уймут.

— Много подошло?

— Хватит! Пойдём-ка вечерком на военное поле!

— А что там сегодня?

— Будто вы не знаете! Эх вы, голубушка, как в свою горесть ушли, ничего видеть не хотите, ничем не интересуетесь... Сегодня на военном поле напутственное молебствие солдатикам, которые на китайца идут... Право, пойдёмте. Все поразвлечётесь малость... Так? И Господу Богу помолитесь... Об одолении супостата будут просить Создателя.

Известие о прибытии войск сразу же успокоительно подействовало на бедную женщину. Она почувствовала, что явилась надёжная защита, которая сможет оградить Русь святую от всякой напасти, от всякого супостата...

Наступил тёплый, тихий июльский вечер. Сыроватая полумгла окутала Благовещенск и его окрестности. Всё ещё громыхали китайские выстрелы, но не до них было. Со всего города сбегался народ на военное поле. И старики и дети, и здоровые и больные, и мужчины и женщины — все сошлись сюда и тихо стояли вокруг выстроенных в походные колонны рот в ожидании начала молебствия.

В середине поля был установлен аналой. Около него сошлись: военный губернатор Амурской области генерал Грибский, генералы Субботич, Ренненкампф, высшие чины военные и гражданские. Все были как-то особенно настроены, да и в самом деле переживалась минута, редкая по своему великому внутреннему значению: этим молебствием открывался поход против врага, совершенно нового, с которым никогда ещё не приходилось встречаться на полях брани.

Там, за Амуром, простирались безлюдные пустыни Маньчжурии. На многие сотни вёрст раскинулись они, и вот предстояло всем этим людям не пройти, а пролететь их...

Да, именно пролететь, и не на крыльях, а на своих на двоих. Иначе невозможно было. Китайцы наседали на Харбин, и только орлиный полёт мог остановить их дерзкие покушения.

Пока ещё не началось молебствие, между собравшимися шли тихие разговоры.

— Собственно, два театра войны здесь, в Маньчжурии, — говорил сурового вида полковник стоявшему рядом с ним штатскому в форме инженера.

— Да, да, Гродеков и Алексеев... Но наступление предположено с четырёх сторон...

Иначе нельзя. Знаете, кто пошёл из Сибири?

— Кто?