– Вот это, – он указывает на песок, – нужно туда, – он указывает в другое место.

Мы насыпаем песок в ведра; когда они наполняются, мы несем их на вытянутых руках в другое место и опрокидываем. Когда песок высыпается из ведер, раздается красивый мягкий звук, остальное – просто тяжелая работа.

Когда мы делаем перерыв, чтобы он мог выкурить сигару, а я сделать глоток воды, куча песка выглядит такой же большой, как и в начале. Руки болят.

Мы продолжаем, дождь усиливается, я зачерпываю лопатой песок, наполняю ведра, отношу их, слышу мягкий звук при вытряхивании, думаю о Джули, о дороге, о правилах путешествия и о том, что сказал учитель Се.

Постепенно куча уменьшается. Мы делаем еще один перерыв, потом снова нагружаем, идем, высыпаем.

Наконец дедушка хлопает меня по плечу. Кучи больше нет, только цвет земли указывает на то, что она здесь когда-то была.

Остаток времени проходит спокойно. Мы живем в ритме, состоящим из еды, бесед и сна. Каждый день я навещаю маму. Я люблю бывать у нее. Она здесь, что бы ни произошло. Я рассказываю ей о своем путешествии, о Джули, о моей надежде, хотя она все это уже знает. Я спрашиваю у нее, как там дела у моего любимого отца, его могила слишком далеко, чтобы ехать туда. Я рассказываю ей, что дал мне с собой учитель Се, когда я в последний раз звонил ему из самолета: он сказал, что я что-то потерял, а что-то нашел.

Однажды я прихожу к ней и говорю, что наконец знаю, что делать.

На следующий день я сижу в поезде, направляющемся в Бад-Нендорф. Сначала я сел на поезд дальнего следования, а потом пересел на электричку, проезжающую мимо деревень, потому что я не хотел, чтобы окрестности слишком быстро проносились мимо окон. Люди входят и выходят. Пенсионеры, школьники, загородные рабочие, домохозяйки. Небо серое. Я хорошо знаю этот его цвет.

Потом я вижу темную стену леса, я знаю, башня, на которой я дожидался Нового года, уже недалеко. Где-то рядом протекает Ауэ. Наш дом уже близко.

Голос объявляет в громкоговоритель остановку в Бад-Нендорфе.

Поезд замедляет ход, шум колес звучит ниже. Потом он останавливается. Кнопка рядом с дверью светится зеленым. Я нажимаю на нее пальцем, дверь открывается.

Бад-Нендорф.

На мне висят камеры, над спиной торчит рюкзак, я выхожу на перрон.

Кроме меня на этой остановке вышли еще несколько человек, они проходят мимо меня. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Ничего не изменилось.

Через несколько секунд двери закрываются за мной, поезд с шумом набирает скорость.

Я остаюсь один на перроне. Осенний воздух холодный и сырой.

Я делаю глубокий вдох.

Я достаю телефон. На нем набрана эсэмэс, и я не знаю, кому ее отправить.

Она состоит из двух китайских иероглифов, вместе они означают одно слово: «Спасибо».

Мои штаны слишком тесны, и мне жарко.

Я сижу на диване в пекинском книжном магазине и говорю о давно прошедших вещах. «Китай глазами немца», – написано надо мной на доске, рядом с изображением обложки китайского издания. Оно выглядит почти так же, как немецкое, на месте и борода, и напряженный взгляд.

Я больше не могу на это смотреть. Но это и не надо, я просто смотрю на людей.

На встречу со мной пришли несколько пожилых и много молодых людей. Те, кому не досталось места, теснятся за рядами стульев. Похоже, что это помещение не рассчитано на такое количество людей, и я спрашиваю себя, что они все здесь ищут.

Знаком ли я с какой-нибудь звездой, спросили меня в издательстве. На литературную встречу принято приглашать парочку знаменитостей. Но у меня нет таких знакомых, и им пришлось самим позаботиться об этом.

И вот они пришли, эти знаменитости, и сидят теперь на диване рядом со мной. Одному из них в районе сорока лет, он крупный и бородатый. У него больше миллиона подписчиков на Weibo, китайском сервисе микроблогов, его псевдоним там Июэ Саньжэнь, Странник пяти святых вершин. Когда я впервые услышал это имя, перед моими глазами возник образ Хуашань, с ее отвесными склонами, самой западной горы из Пяти Святых Вершин. Я вспоминаю свое соревнование с солдатами. Интересно, что они сейчас делают?

Но толстый человек, сидящий рядом со мной, знаменит не скалолазанием, а своими журнальными колонками. Он невероятно быстро пишет, при этом часто и охотно критикуя власти. Те, кто его знает, в курсе, что он всегда имеет при себе нож. Он либерал, склочник и владелец колбасной фабрики.

Вторая «звезда» сидит с ним рядом. Он чуть меньше ростом и не такой толстый, у него нет бороды и не так много поклонников. Он называет себя Роу Тансенг, Странствующий монах во плоти, но его фанаты ласково называют его Роуроу, «Мясо». Он тоже журналист, но он заработал славу своеобразным способом, предлагая дамам из Интернета присылать ему фотографии своего таза и бедер. Он регулярно выкладывал их в Weibo, но в конце концов его поклонники, число которых увеличивалось, поняли, что все это преследовало лишь рекламные цели. Мясо пишет антиправительственные статьи и является одним из основателей «Songfandang», Партии службы доставки, которая поддерживает членов семей политических заключенных. Кроме того, он очень начитан. Так начитан, что колбасный фабрикант как-то сказал про него, что он самый умный человек из всех, кого он встречал и его собственные знания являются лишь маленькой толикой тех знаний, что есть у Мяса.

Я смотрю на лица вокруг и спрашиваю себя, сколько из них пришло сюда для того, чтобы посмотреть на звезд, а сколько оказались здесь случайно. Может быть, они зашли, чтобы купить какую-нибудь книгу?

В магазине жарко, Мясо толкает речь. Оно говорит слишком далеко от микрофона, большая часть зала слышит лишь тихое бормотание, но мы трое прекрасно его слышим – лектор, играющий роль модератора, Колбасный Фабрикант и я. А еще люди, сидящие в первых рядах. Мясо говорит о Фуко и о демократии. На одном из лиц среди публики я замечаю улыбку. Это журналист из Германии, он приехал сюда недавно и еще не очень хорошо понимает по-китайски. С ним рядом сидит ассистентка, которая переводит ему основные моменты. Потом они что-то шепчут друг другу, прикрывая рот рукой, и, когда он что-то понимает, его улыбка становится еще шире.

Мясо снова и снова говорит об одной дате. Оно не называет ее, но всем понятно, о чем идет речь, потому что четвертое июня было пару дней назад. Когда китайцы говорят о 1989 годе, они называют происшедшее не событиями на площади Тяньаньмэнь, а «лю-сы» – «шесть – четыре». Под этим словом подразумевают четвертый день шестого месяца, в который по демонстрантам был открыт огонь не только на Площади Небесного спокойствия, но и в других частях города. Тогда под гусеницы танков попали велосипедисты, машины и люди, и до многих наконец дошло, что в глазах Партии они были не союзниками, не друзьями, а угрозой.