Джонни покачал головой:

— Я пас. Сегодня после концерта прямо в постель, и никаких.

— Да, длинный был вечер, — согласился Ники.

Вид у Ники при этом был мрачный, но Эми сомневалась, чтобы Мэтт это заметил. Он только пожал плечами, потом перевел взгляд на нее. «Что ж, почему бы и нет?» — подумала она.

— А я, пожалуй, пойду, — сказала она вслух.

Попрощавшись с остальными у дверей клуба, она и Мэтт зашагали на север, в Россиз, где в тени крытого моста на Келли-стрит располагалась «Арфа».

— Катрина вроде ничего, — сказала Эми, когда они прошли несколько кварталов.

— По-моему, тоже, — сказал он. — Немного напористая только.

— Мне кажется, ты ей нравишься.

Мэтт полуосознанно кивнул:

— Наверное, даже слишком. Но танцует она здорово, правда?

— Как ангел, — согласилась Эми.

На этом разговор выдохся, впрочем, как всегда.

— Джорди научил меня сегодня новой мелодии, — не выдержала наконец Эми. — Он не помнит, откуда она взялась, но к концу «Килавельской джиги» она подходит просто идеально, как там и была.

В глазах Мэтта сверкнул интерес:

— А как называется?

— Он тоже не знает. У нее какое-то гэльское название, которое он позабыл, но песня все равно прелестная. В ля-мажоре, но в самом начале есть что-то такое, что начинает казаться, будто это «ре». На бузуки будет звучать просто отлично.

Всю дорогу до «Арфы» они говорили только о музыке — безопасная тема. В какой-то миг Эми вдруг поймала себя на том, что вспоминает концерт, который они играли несколько месяцев тому назад, и историю, рассказанную Мэттом со сцены в качестве прелюдии к песне «Она ушла, всего делов».

— А что он мог поделать, — рассказывал Мэтт о скрипаче, который отдал все, что у него было, в обмен на мелодию. — Музыка суровая возлюбленная, ревнивая и требовательная, можете мне поверить. Делай, что она прикажет, и получишь королевскую награду, не сомневайся, но стоит позабыть о ней хотя бы один раз, и она тут же заберет назад все свои дары, как будто и не было никогда. У парня, о котором мы споем, остались лишь обрывки мелодии да огарки слов, и это истинная правда. Я сам видел такое.

И расхохотался, как будто хотел всего лишь повеселить аудиторию, и они заиграли, но Эми заметила, что глаза Мэтта не смеялись. Теперь, как и тогда, она снова спросила себя, уж не верит ли он всерьез в этот предрассудок, подобранный бог знает где.

Может быть, это и есть разгадка тайны Мэтта Кейси: боязнь потерять музыкальный дар, если отдаст сердце другой. Может, он и песню ту сам написал, по крайней мере, она никогда раньше такой не слышала. Он, правда, говорил, что услышал ее в Марокко от одного из диких гусей, как называют ирландских экспатриантов, но ей что-то не очень в это верилось.

«Ты сам ее написал?» — вопрос так и вертелся у нее на языке, но тут «Арфа» показалась из-за поворота, старина Джо Брин гостеприимно распахнул перед ними дверь, и возможность была упущена.

Люсия поставила чай, когда они с Катриной вернулись в квартиру. Дожидаясь, пока он заварится, они уселись на безногую софу, которая тянулась вдоль стены длинной открытой студии, занимавшей большую часть квартиры.

Рядом с большой комнатой помещались маленькая спальня и крохотная ванная. Кухня была в углу: старый облупленный холодильник, раковина и разделочный стол с плиткой, под ними полки для хранения всякой всячины и маленький деревянный стол с пятью разномастными стульями вокруг.

Низкий кофейный столик — деревянная доска поверх двух упаковочных ящиков — примостился перед софой, на нем громоздились кипы журналов и пепельницы. На стене напротив висели три высоких старинных зеркала, прижатые двадцатифутовой металлической перекладиной, какие бывают в танцклассах. Еще две стены пестрели афишами разных представлений, в которых участвовала Люсия, — от традиционного балета до эксцентричного мультимедийного шоу, сценаристом и хореографом которого был один ее друг.

Когда чай был готов, Люсия принесла чайник и пару чашек к софе и пристроила их поверх груды журналов. Налила чашку сначала для Катрины, потом для себя.

— Значит, ты его нашла, — сказала Люсия, возвращаясь на свое место на софе.

Катрина счастливо кивнула.

— Он точно такой, каким я его помню, — показала она.

— Где ты его видела? — спросила Люсия.

Катрина застенчиво улыбнулась в ответ, потом добавила: '

— Возле моего дома. Он играл там.

Ярко-синее пламя ее глаз стало чуть менее жгучим, когда она устремила взгляд на противоположную стену, явно видя не афиши танцевальных шоу, но дикий скалистый берег озера к востоку от города, почти в самом устье реки Далфер. Она перенеслась в прошлое, а прошлое было похоже на сон.

Она плыла в глубине озера, когда его голос поманил ее наверх из холода и темноты, которые она если и ощущала, то лишь как своеобразную болезнь духа; она поднялась к лунному свету и закачалась среди пенных гребешков волн; она слушала, впивала в себя золотистый перебор струн и вторящий им голос, любовалась певцом, пока он сидел на берегу, такой красивый и одинокий. И печальный. Она слышала эту печаль в мелодии его песни, чувствовала трепет одиночества в его голосе.

Странные существа, которые передвигались по берегу на своих занятных ногах-обрубках, всегда вызывали у нее любопытство, но на этот раз она просто без памяти влюбилась. Она подплыла поближе к берегу, положила на торчавший из воды камень руки, на них — голову, и так смотрела и слушала.

Именно музыка завоевала ее сердце, ибо музыка была ее первой любовью. У нее были четыре сестры, одна краше другой, их голоса могли вызывать лунный свет из камня, молоко из груди девственницы, духов из холодных мрачных глубин, и все же ее голос, золотистый, как ее волосы, сильный и чистый, как первая песнь жаворонка на заре, был еще прекраснее.

Но если его музыка очаровала ее, то его вид скрепил эти чары навсегда. Она жаждала слияния их голосов, сплетения тел, но не двинулась из своего укрытия. Она знала: один взгляд на нее оттолкнет его навсегда, ибо он увидит только чешуйчатый хвост той, у кого нет души, по крайней мере такой, какие бывают у живущих на берегу.

Нет души, нет души. Ее сердце рвалось на части от любви к нему, но бессмертной души у нее не было. Таково было проклятие всех озернорожденных.

Когда он наконец отложил инструмент и пошел по дорожке под соснами вглубь острова, куда она никак не могла за ним последовать, волны сомкнулись у нее над головой, и она вернулась в свой дом на дне озера.

Три ночи подряд приплывала она, и две ночи из трех он тоже был там, его голос, сладкий как мед, покрывал шум волн, которые ветер гнал на берег, и с каждым разом она влюблялась в него все сильнее и сильнее. Но на четвертую ночь он не пришел, не пришел ни на пятую, ни на шестую, и тогда она отчаялась, поняв, что он ушел, растворился в широком наземном мире и никогда уже к ней не вернется.