— Не забывай, что я — Святой Богохульник, — ответил Иисус и засмеялся.

Однажды, когда он увидел, как ученики разглядывают горделивое строение, разинув от восхищения рты, гнев охватил его.

— Восхищаетесь Храмом? — едко спросил он. — Сколько лет ушло на его сооружение? Двадцать лет, а трудилось при этом десять тысяч человек. Я же ниспровергну его в три дня: посмотрите на него хорошенько в последний раз и проститесь с ним, ибо камня на камне здесь не останется!

Ученики отпрянули в страхе: может быть, и вправду Учитель повредился рассудком? В последнее время он стал вдруг резким и странным. И упрямым. Он стал вести себя чудаковато и противоречиво. Лицо его то сияло солнцем, несущим всюду день при восходе своем, то покрывалось тенью, а глаза его были полны отчаяния.

— И тебе не жаль его, Учитель? — осмелился спросить Иоанн.

— Чего?

— Храма. Ведь ты хочешь ниспровергнуть его.

— Чтобы воздвигнуть новый. В три дня я воздвигну новый. Но прежде этот должен освободить мне место.

В руках у него был подаренный Филиппом пастуший посох, и он ударил им по каменным плитам. Лицо его дышало гневом. Он смотрел на фарисеев, которые брели, спотыкаясь, и ранили себе тела, наталкиваясь на стены, словно ослепленные чрезмерным сиянием Божьим.

— Лицемеры! — кричал им Иисус. — Если Бог возьмет нож и рассечет сердца ваши, змеи, скорпионы да нечистоты низринутся оттуда!

Фарисеи слушали его, приходили в ярость и тайком порешили забить землей бесстрашные уста.

Почтенный раввин прикрывал рот Иисусу ладонью, призывая его к молчанию.

— Ты что смерть на себя накликаешь?! — воскликнул он как-то, обращаясь к Иисусу, и глаза его наполнились слезами. — Разве ты не знаешь, что фарисеи-книжники то и дело ходят к Пилату, требуя тебе смерти?

— Знаю, старче, знаю, — отвечал Иисус: — Но я знаю и иное… Иное…

Он приказывал Фоме трубить в трубу, поднимался на свое обычное место, площадку у портика Соломона, и снова принимался возглашать оттуда:

— Пришел, пришел День Господень!

Он взывал каждый день, с раннего утра и да захода солнца, заставляя небеса разверзнуться и низринуть вниз пламя, ибо знал, что голос человеческий обладает всемогущей силой заклинания: достаточно воззвать к огню или к прохладе, к аду или к Раю: «Приди!» — и те явятся на зов. Так и он взывал к Огню, который должен очистить мир, который должен открыть путь Любви, ибо стопам Любви всегда любо ступать по пеплу…

— Учитель, — как-то спросил его Андрей, — почему ты больше не смеешься, не радуешься, как прежде? Почему ты становишься все суровей?

Иисус не ответил. Да и что мог он ответить? Разве доброе сердце Андрея было способно понять его?

«Этот мир нужно выкорчевать с корнем и взрастить новый нужно низвергнуть старый Закон — и я низвергну его! Новый Закон нужно высечь на плитах сердца — и я высеку его? Я сделаю Закон более просторным, дабы смог объять он врагов и друзей, иудеев и идолопоклонников, дабы восторжествовали десять заповедей! Для этого и пришел я в Иерусалим. Здесь разверзнутся небеса. Что снизойдет с неба? Великое чудо или смерть? То, чего желает Бог. Я готов и вознестись на небо и низвергнуться в ад. Решай же, Господи!»

Близилась Пасха. Необычайная весенняя доброта излилась на суровый лик Иудеи. Всюду на открылись пути, по которым прибывали паломники со всех четырех концов еврейского мира. Террасы Храма гудели, наполняясь смрадом приносимых в жертву животных, навоза и людей.

У портика Соломона собралось множество калек и оборванцев. Бледные, изголодавшиеся лица, горящие глаза, косо поглядывающие на холеных саддукеев, богатых, смеющихся хозяев и их жен, увешанных массивными золотыми украшениями.

— Доколе вы будете ухмыляться? — прорычал какой-то бедняк. — Близок уже час, когда мы свернем вам шею. Ибо сказал Учитель: «Бедные умертвят богатых и разделят между собой добро их».

— Ты плохо расслышал, Манассия, — перебил его человек с бледным лицом, овечьими глазами и волосами похожими на овечью шерсть. — Не будет больше ни бедных, ни богатых — все станут равными. Вот что значит Царство Небесное.

— Царство Небесное значит изгнание римлян, — встрял разговор верзила.

— Пока есть римляне, Царства Небесного быть не может.

— Ничего из слов Учителя ты так и не понял, Аарон, — сказал старик с заячьей губой, покачивая плешивой головой. — Нет ни израильтян, ни римлян, нет ни эллинов, ни халдеев, ни бедуинов — все друг другу братья.

— Все есть пепел! — воскликнул кто-то. — Вот что понял, вот что Я слышал собственными ушами. Учитель сказал: «Разверзнутся небеса — первый потоп был от воды, этот же будет от огня. Все — богатые и бедные, израильтяне и римляне — обратятся в пепел!»

— «И останутся, как бывает при обивании маслин, две-три ягоды на самой вершине или три-четыре, на ветвях», — говорит пророк Исайя. — «Смелее, ребята, мы и есть ягоды, которым суждеио уцелеть. Смотрите только, чтобы Учитель не покинул нас» — сказал черный как сажа человек с глазами навыкате пристально вглядываясь в покрытую белесой пылью дорогу на Вифанию. — «Что-то он запаздывает сегодня… Запаздывает… Смотрите, ребята, как бы он не улизнул от нас!»

— Куда он денется? — возразил старик с заячьей губой. — Бог велел ему сражаться в Иерусалиме. Здесь он и будет сражаться!

Солнце уже достигло середины неба. Каменный настил дымился. Жара усиливала смрад. Прошел нагруженный амулетами фарисей Иаков, расхваливая достоинства каждого из них: эти вот исцеляют от оспы, от острой боли, от рожи, эти вот изгоняют демонов, а самый мощный, самый дорогой убивает недругов… Он увидел калек и оборванцев, узнал их.

— Тьфу! Чтоб вам пропасть! — злобно захихикал Иаков своим ядовитым ртом и трижды сплюнул.

Оборванцы спорили друг с другом, каждый старался истолковать слово Учителя в соответствии с влечением собственного сердца, и тут перед ними вдруг появился высокий, внушающей почтение наружности старик с длинным посохом в руках. Он был весь покрыт потом и пылью, но его широкое, еще не тронутое морщинами лицо сияло.

— Мельхиседек! — воскликнул старик с заячьей губой.

— Что хорошего принес ты нам из Вифании? Лицо твое излучает свет!

— Возрадуйтесь и возликуйте, друзья! — воскликнул достопочтенный старик и принялся обнимать всех со слезами на глазах. — Покойник воскрес! Я собственными глазами видел, как он встал из могилы и пошел! Ему дали воды, и он выпил ее, ему дали хлеба, и он съел его, а затем заговорил!

— Кто? Кто восстал из мертвых? Кто воскрес?

Все бросились с расспросами к почтенному старосте. Из соседних портиков сбежались слышавшие его слова мужчины и женщины, подошло Также несколько левитов и фарисеев. Проходивший мимо Варавва услыхал краем уха шум и тоже подошел. Мельхиседек обрадовался, что столько людей собралось послушать его, оперся о посох и начал рассказ: