Я поднял темную мокрую горсть. Земля просочилась у меня между пальцами. Я сжал кулак, и из него выпало еще больше земли, но та, что осталась в кулаке, стала плотным комком. Я уронил его в могилу. Он приземлилась с глухим стуком и развалился на белой ткани савана. Много лет спустя, в Америке, я вызвался быть волонтером при мечети. Помогал чем мог. Отвозил в аэропорт мулл и встречал их. Мы часто спонсировали ифтар[32] во время Рамадана. Еще одной моей обязанностью было омывать мертвых. Впервые я делал это в тринадцать лет.

Раньше я никогда не видел отца раздетым. Я был ребенком, до того, как он умер, но после его смерти стал взрослым. Начал молиться и соблюдать посты, и в день похорон отца другие мужчины, совершавшие омовение, позвали меня в комнату и показали все этапы. Каждый раз, если кто‐то в Америке хотел похороны по мусульманским обычаям, но не хватало членов семьи, чтобы омыть мертвого, я шел туда и помогал вместе с другими мужчинами. Только мужчины могли омывать мужчин, и только женщины могли омывать женщин.

Иногда, прежде чем войти в комнату, мы узнавали о жизни человека, которого предстояло омыть. Род занятий, причину смерти, кого он оставил. Иногда оказывалось, что мы знали мертвых, если они были членами нашей общины, и я вспоминал все подробности о встречах с ними и делился вслух с другими мужчинами. Но в той комнате, где происходило омовение, когда тело лежало на столе перед нами, мы молчали и говорили, только если это было совершенно необходимо и относилось к тому, что мы делали.

Мертвец был беззащитен, и я жалел того, кто перед смертью не знал, что чужие люди будут готовить его к вечному отдыху в земле. Я старался быть очень бережным, когда мыл руки, ноги, каждый палец на руках и ногах. Теперь я знаю, каково это, когда мертвецов омывают без присутствия сыновей. В день моих похорон Хадия, Худа и Лейла останутся дома или придут на кладбище и будут стоять достаточно далеко, чтобы видеть только, как тело опускают в землю под вздохи мужчин, окруживших могилу. И кто первым выступит вперед, возьмет горсть земли и, прежде чем бросить его в могилу, скажет мне: ты не уходишь в мир иной один, мы здесь, я здесь – мы провожаем тебя.

В жизни есть мгновения, которые не могут мне надоесть. То, как Лейла поднимает волосы наверх, прежде чем приняться за работу, эти плавные движения запястья и пальцев, собирающих пряди. То, как Худа научилась свистеть в три года, и мы попросили ее развлекать нас и всех наших гостей. Как мои внуки называют меня дедой. Тахира, дергающая за мою одежду, чтобы привлечь внимание. Момент, когда я выхожу и смотрю на небо. Лейла, показывающая на листья, которые колышет ветер. Смерть, которая ждет всякого и, кажется, стоит за углом. Я не вижу ее, но чувствую, что могу встретить лицом к лицу в любой момент. Половина моей жизни здесь: моя жена, дети, внуки. Половина уже где‐то там, на другой стороне: мои родители, умершие так давно, что большую часть жизни я скорее не избегал смерти, а думал о том, что они ждут меня – там. Поэтому мне не страшно. Но когда я думаю о том, что в жизни есть вещи, на которые нельзя наглядеться, что‐то внутри обрывается: никогда не видеть больше, как Лейла скручивает волосы в тугой узел. Никогда больше не поднимать глаза, дивясь как ребенок волшебству луны. Никогда не слышать стук баскетбольного мяча о тротуар и скрип тапочек, перестать делать то, что я делаю, перестать раздвигать жалюзи ровно настолько, чтобы видеть, как ты поднимаешь руку в паузе перед броском, сгибаешь колени, и при этом твое лицо так сосредоточенно, что я не могу не дождаться, пока ты попадешь в корзину, заработаешь очко и улыбнешься себе широко и искренне.

Тахира и Аббас приехали к нам на выходные. Хадия и Тарик уехали на озеро Тахо. Лейла счастлива, что может побыть с ними. А я в восторге, что у нее есть чем заняться кроме меня. Она составила подробную программу: в библиотеку приезжает автор детских книг, она взяла «Короля Льва», запаслась яблоками для прогулки к лошадям. Они вышли в цветник Лейлы. В мое окно доносится ее голос. Теперь я знаю, откуда у Худы такие преподавательские способности: как спокойно Лейла объясняет название каждого цветка, как нужно срезать стебель садовыми ножницами, как именно она намерена составить букет.

Девять лет брака. Девять лет назад зал был переполнен нашими знакомыми. Ты тоже пришел, и мать уговорила тебя надеть купленный для такого случая костюм, а я каждую минуту благодарил Бога за дары, которыми он осыпал нас: моя дочь скоро выйдет замуж, моя семья цела и невредима. Я постоянно наблюдал за тобой, пытаясь обнаружить признаки того, чего мы боялись, когда ты ушел. Но ты, казалось, был в полном порядке: руки слегка дрожали, и ты много курил, но в этом не было ничего страшного.

– Не подходи к нему, – велела Лейла, и я не подходил. Будь я святым, если бы не я ранил тебя год за годом, то высказал бы, как разочарован ее поступком, был разочарован тогда и разочарован сейчас, но я чувствую себя слишком виноватым, а у нее хватало великодушия никогда не напоминать мне о собственных поступках. Потому я промолчал.

– Я хочу, чтобы готовил деда, – дразнится Тахира, когда приближается время ужина.

Она унаследовала легкое лукавство Хадии. Все выходные она проделывала это: «Хочу, чтобы деда рассказал историю. Хочу, чтобы деда помог завязать шнурки». Не кажись Лейла такой довольной при виде того, как я готовлю, вернее, помешиваю все, что она положила в сковороду, пока Тахира была чем‐то занята, она могла бы решить, что я испортил ей уик-энд.

Аббас принес с собой из дому баскетбольный мяч, и мы можем слышать, как он пытается бросать его в корзину, но неудачно – мяч стучит о дверь гаража. Ему уже восемь, но он играет далеко не так хорошо, как ты в его возрасте. Я перестаю помешивать корму[33] и думаю, что мне, возможно, понравилось бы стряпать, если заняться этим всерьез. Лейла зовет Аббаса в дом, и мы ужинаем вместе. По небу тянутся розовые полосы. Но я не иду гулять. После ужина Аббас обучает меня хиромантии – его научили одноклассники. Я протягиваю ладонь, а он щекочет меня указательным пальцем, водя по линиям.

– Это линия твоей жизни, – говорит он, и я не знаю, придумывает ли он все это. – У тебя долгая жизнь.

Он складывает мои пальцы в кулак и изучает бороздки под мизинцем.

– Тут сказано, что у тебя четверо детей, – объявляет он, потом смотрит на меня и кривит губы.

– Довольно, – говорю я. – Время магриба. Хочешь помолиться со мной?

До этого я никогда не просил его молиться со мной. Мы всегда говорили тебе, что делать. Я наблюдаю, как Аббас повторяет за мной wudhu[34]. Он все делает правильно. Наливает воду в маленькую ладошку, моет руку от локтя до запястья, моет лицо и проделывает каждый этап методически и тщательно.

– Тебя мама научила? – спрашиваю я, когда мы вытираем лица полотенцами.