Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти спектакли, прежде чем они встретились с массовым зрителем, обсуждались и принимались партийными и государственными органами, ведающими вопросами культуры. Театр внимательно прислушивался к их замечаниям и предложениям. Советская печать, оценивая наши спектакли, отмечала их революционный, патриотический характер. Однако в последнее время театр стал подвергаться критике, выдержанной в грубой форме, не имеющей ничего общего с принятыми в нашей партии нормами. Театр осуждают не за отдельные ошибки, а за все его направление.
Разумеется, как и во всяком деле, а тем более в творческом деле, не все у нас ровно, не все в равной степени нам удается. Есть и слабые спектакли, есть ошибки и неудачи. Многие слабости мы видим сами и стараемся от них избавиться. На многое нам указала критика, за что мы ей искренне благодарны. Однако в последнее время события приняли иной оборот — началась подлинная травля Театра на Таганке.
Практически меня лишают возможности нормально работать.
Я не хочу рассказывать о тех недостойных методах, которыми не брезгуют наши „критики“. Скажу о главном — о политических позициях, с которыми обрушиваются на наш театр. Мы гордимся тем, что в ряде спектаклей подняли такую острую партийную тему, как борьба с вредными последствиями „культа личности“. А нам говорят, что это не актуально, что XX съезд партии — далекое прошлое, что все проблемы здесь давно решены. Мы считаем своим партийным долгом выступать против всякой „китайщины“, против догматического мышления, за ленинский стиль, ленинские традиции. А нам говорят, что это не актуально, что не в свое дело, мол, суетесь. Мы воюем с чинушами и бюрократами, отстаиваем большевистскую принципиальность, мы думаем на сцене и хотим, чтобы думал весь зрительный зал. А нам говорят, что это — „сползание“ с партийных позиций. Складывается впечатление, что Театр на Таганке „критикуют“ с позиций, которые трудно увязать с Программой КПСС, с решениями XXIII съезда партии.
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что в нашем современном обществе можно обнаружить два политических фланга. С одной стороны, есть безответственные крикуны, которые отрицают все и вся, им наплевать на наше прошлое, на то, что делала и делает партия; они требуют „свободы“, хотя вряд ли знают, что делать с этой „свободой“. С другой стороны, есть еще много людей, которые тяготеют к порядкам и нравам времен „культа личности“; они не понимают, что советское общество давно переросло узкий горизонт их мышления и что нельзя решать социальные проблемы, делая вид, что их не существует. По-моему, тот характер, который ныне приняла критика Театра на Таганке, свидетельствует о живучести и активности тех, кто пытается вернуть советских людей к старым порядкам.
В конце концов, меня можно снять с работы. Можно даже закрыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или группы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгодно? Какие проблемы это решит? Это, разумеется, не эстетические, а политические проблемы. Беседы, которые состоялись у меня с некоторыми ответственными товарищами, оставили тревожное, гнетущее чувство. Мне приписывают совсем не то, что я думаю и к чему стремлюсь.
Поэтому я обращаюсь к вам — генеральному секретарю Центрального комитета нашей партии. Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли принять меня.
Заранее признателен за ответ.
Письмо передал Брежневу его референт Евгений Матвеевич Самотейкин, позже — посол СССР (России) в Австралии. Брежнев не принял Любимова. Но театру какое-то время свободнее дышалось[19].
Это письмо относится как раз к той категории малых, но не таких уж не важных дел, которые можно было решать, находясь поблизости от начальства. И в 60–70-е годы это было легче делать, чем в предперестроечные 80-е, куда мы возвращаемся.
* * *
30 июля 1980 года — уже Волынское-2. Задача — набросок структуры отчетного доклада.
Меня вышибло из колеи собственное 50-летие. Но праздники приходят и уходят, а будни остаются.
Согласно моим запискам, 20 августа Волынское посетили секретари ЦК Горбачев, Долгих (он курировал промышленность) и Капитонов. Поужинали. Поговорили о структуре. В Горбачеве, которого я видел первый раз, было внешне что-то наполеоновское.
В конце августа Брежнев посетил Казахстан. Выступая в Алма-Ате, он сказал, что в Китае происходят «серьезные внутренние процессы» и что «некоторые концепции» Мао, враждебные социализму, подвергаются критике. Все думали, что этот текст я «подсунул» генеральному. Но я и сам был в недоумении. Выяснилось позже, что это — вопреки Рахманину — сработал Голиков. Ему не терпелось «сблизить» КПСС и КПК. Сближения, конечно, не получилось, но слова Брежнева стали первым серьезным шагом на пути к восстановлению взаимопонимания между китайцами и нами.
Даю пояснение.
Рахманин доказывал, что в Китае и после смерти Мао ничего не меняется. Мао свернул с социалистического пути, и нет ничего похожего, что китайцы корректируют антисоциалистические установки Мао. В нынешнем Китае и не пахнет социализмом. Поэтому для Рахманина и его «китаистов» тезис о «серьезных внутренних процессах» звучал как похоронный колокол.
Голиков же полагал, что и при Мао Китай оставался социалистическим, хотя не исключено, что у «великого кормчего» был перебор по части революционности и антисоветизма. Надо поддержать китайцев, которые пытаются подретушировать Мао. И пора дружить. Кто теперь помнит о XX съезде?
Не уверен, что Брежнев разбирался в этих тонкостях. Его логика была проще: Мао нет, «банду четырех» посадили, значит, что-то стало меняться, и не в худшую сторону. Зондаж делу не повредит.
В середине сентября я лег в больницу, предстояла операция. Потом реабилитация в санатории. На работу вышел 8 ноября.
4 октября в Минске трагически погиб Машеров. Брежнев не поехал на похороны. Большая ошибка, по-моему.
В середине октября Брежнев забраковал текст выступления на пленуме, который должен был состояться 21 октября. Цуканов запаниковал и 15 октября вытащил меня на один день из санатория. Зря вытащил. Академики и так все довели бы до кондиций.
23 октября председателем Совета министров был назначен Николай Александрович Тихонов. По моим наблюдениям, не Черненко, конечно, но вроде. Очень несамостоятельный. Смотрящий в рот Брежневу. Не понимающий современных проблем народного хозяйства. И просто — старый и больной человек.
Еще одна большая ошибка Брежнева: сообщив сессии о том, что Косыгин «по состоянию здоровья» просил освободить его от обязанностей премьера, и рекомендуя кандидатуру Тихонова, Брежнев не сказал ни одного доброго слова о Косыгине. Это было просто неприлично, почти скандально. Наверное, нашелся мужественный человек, который поговорил с генеральным. 25 октября в газетах была опубликована «Сердечная благодарность» — Брежнев удосужился сказать Косыгину «Спасибо!».
