Вот эта аннотация полностью:

«Устанавливается черта разграничения между владениями обеих договаривающихся сторон на континенте и островах Северной Америки; определяются правила торговли, мореплавания и рыбных (опять! — С.К.) промыслов для российских и английских подданных в пограничных районах».

Негусто…

И это, конечно, ещё один пример злостного исторического умолчания на грани исторической фальсификации. Причём русско-английская Конвенция 1825 года ещё более определённо, чем русско-американская Конвенция 1824 года, игнорировала суверенитет России и давала английским судам право «навсегда плавать свободно… по всем рекам и речкам, кои протекая в Тихий океан, пересекают черту разграничения в пределах прибрежной полосы севернее 54°40, северной широты». Соответственно, итоги переговоров 1824–1825 годов с США и Англией по статусу Берингова моря надо было уже в реальном времени определять как катастрофу — если не произошедшую, то будущую, которая должна произойти рано или поздно…

Избежать катастрофы можно было лишь в случае коренного изменения русской государственной политики в отношении Русской Америки. И высшую российскую власть о будущей катастрофе предупредили прямо, недвусмысленно и задолго до того, как она разразилась в 1867 году.

Выглядело это вот как…

Вскоре после заключения русско-американской Конвенции 1824 года Главное правление РАК направило министру финансов генералу Канкрину донесение за номером 346. Датировано оно было 14 (русского стиля) мая 1824 года:

«Его сиятельство господин управляющий министерством иностранных дел (то есть Нессельроде. — С.К.) изволил лично объявить господину директору Северину, что с Северо-Американской Республикой заключена 5-го числа минувшего апреля особая конвенция, которой между прочим постановляется новый предел для заселений и промыслов нашей Компании в Америке и даётся гражданам упомянутой республики на 10 лет право производить в наших водах всякую ловлю и торговать непосредственно с прибрежными жителями; следовательно, допускается совместничество, изменяющее совершенно 2-ю статью высочайше дарованных для Компании привилегий в 13-й день октября 1821 года и параграф 56 правил, высочайше для Компании утверждённых.

Сии два пункта доселе служили главнейшим основанием и существенной опорой Компании; без них она не могла ни составиться, ни существовать».

Горечью была напитана последняя фраза, горечью и усталостью было напитано и всё донесение № 346…

Первенствующий директор Михаил Булдаков, директора Компании Андрей Северин и Иван Прокофьев, правитель канцелярии Кондратий Рылеев, чьи подписи засвидетельствовал начальник стола Александр Острогорский, доносили министру, что 10 мая собирался Совет, «высочайше при Компании учрежденный», и что он с «чувством верноподданнической к августейшему монарху благодарности» воспринял решение царя ограничить торговлю с иностранцами во владениях РАК одним портом — Ново-Архангельском, где весь обмен проходил бы под контролем РАК.

И вот теперь — нате вам…

Получилось и впрямь нечто не то несусветное, не то несуразное, но — получилось! Ещё 2 апреля 1821 года царь Александр в очередной раз дал РАК доказательство своей поддержки, а через три дня его полномочные представители Нессельроде и Полетика сдали все устойчивые перспективы РАК «на корню». И теперь её Главное правление в надежде на то, что «ратификация трактата ещё не последовала», пыталось ситуацию спасти хоть как-то и втолковывало:

«Естли ранее всякое непосредственное сношение иностранцев с народами, состоящими в ведении Компании, не могло быть вовсе преграждаемо, то по крайней мере считалось непозволительным и даже неприязненным поступком; следовательно, удерживало посещавших наши воды иностранцев в пределах умеренности, а других отвращало и вовсе от плавания в столь отдаленное, бурное и опасное море, где притом нельзя было им надеяться дозволенным образом получить значительные выгоды.

Теперь же напротив, как скоро иностранцы (и притом те самые, кои всегда имели причину с неудовольствием смотреть на благоденствие нашей Компании в Америке и не упускали случаев тайно и явно вредить ей) получат законное право вступить в состязание с Компанией в самых промыслах её, составляющих единственный источник её богатства, то не только посещавшие прежде берега и воды наши, но и те, кои никогда не думали о подобном предприятии, устремятся туда и, конечно, не упустят случая соединиться для усиления звериных промыслов и непосредственной торговли с прибрежными жителями… К тому же иностранцы, побуждаемые коммерческими выгодами, внушат в приверженных к России дикарях отвращение к прежней зависимости от Компании…»

О том, что руководящие круги РАК восприняли русско-американскую Конвенцию 1824 года как катастрофическую, говорилось в своём месте и ранее. Приведенный выше документ подтверждает это ещё раз. Причём в нём Главное правление РАК прямо и без околичностей констатировало, что обуславливаемые Конвенцией новые обстоятельства для Компании «ничего иного в будущем не обещают, кроме её неизбежного падения»…

А впереди была ведь ещё и русско-английская Конвенция 1825 года. И она лишь усиливала конечную неизбежность падения и крушения РАК, а с ней — и всей Русской Америки, а с ней — и всех великих геополитических перспектив России на Тихом океане. Неизбежность, повторяю, в том случае, если не произойдёт коренного изменения отношения государственной власти к проблеме Русской Америки с жёсткими и реальными гарантиями государства по обеспечению исключительных прав РАК и России в целом на все виды деятельности в русской зоне Тихого океана, кроме торгового плавания иностранных судов.

В НАЧАЛЕ июня 1824 года Главное правление (ГП) РАК получило уже не устное извещение шефа МИДа о самом факте заключения Конвенции 5 апреля, а её копию. Нессельроде 28 мая направил эту копию Канкрину специально для передачи в Правление РАК.

Анализ текста в ГП РАК много времени не занял — всё ведь было на поверхности, и уже 12 июня 1824 года на стол Канкрина легла «Записка о положении Российско-американской компании по конвенции 5 апреля». Это была последняя перед ратификационными «похоронами» русского будущего в Америке записка РАК. Язык её скуп, ибо это — документ деловой. И он же одновременно выразителен, потому что «Записка…» была хотя и поданным официально, но — криком души. Правление РАК адресовалось к Канкрину на основании «65-ой статьи высочайше утверждённых 13 сентября 1821 года правил Компании», по которой ГП имело право обратиться к «всемилостивейшему государю» через министра финансов.

Ниже приведён почти полный текст «Записки…». Конечно, я мог бы кратко или пространно изложить его своими словами — но стоит ли выдавать «раскавыченный» текст за свой? И имею ли я право лишить читателя возможности прямо прикоснуться к важному и убедительному документу эпохи, к самой этой эпохе, после того, как сам прикоснулся к ним и получил возможность увидеть давние события не в кривом зеркале ангажированных монографий, а в окошко, отворившееся непосредственно в то время?