Собаку пришлось оставить за порогом. Фортуна вечно тявкала на голубей, отчего те нервно хлопали крыльями; впрочем, таково было более или менее привычное состояние этих неутомимых, даже героических пернатых созданий. Теоретически считалось, что взятый на борт голубь способен принести сообщение на базу: якобы в случае аварийной посадки или прыжка с парашютом можно указать свое местонахождение, поместить записку в маленькую капсулу и доверить эту драгоценность птице. У Тедди были серьезные сомнения в том, что эти каракули как-то помогут разыскать вас на территории противника. Прежде всего требовалось указать точные координаты; да к тому же голубя ждали самые суровые испытания на пути к британским берегам. (Интересно, располагала ли та девушка из министерства ВВС какой-либо статистикой по этому вопросу?) Достаточно сказать, что вдоль всего побережья Франции немцы держали ястребов для перехвата несчастных голубей.

А кроме всего прочего, требовалось в нужный момент извлечь голубя из переносной корзины, стоящей в фюзеляже, и запихнуть в специальный контейнер величиной не более термоса (одно это чего стоило). Чтобы в бешеной спешке покинуть подбитый борт, нужно было как минимум достать и надеть парашют, застегнуть пряжки, открыть аварийные люки, вытащить раненых – и все это в горящем, неуправляемом самолете. Кто в такие отчаянные последние секунды вспомнит о бедных голубях? Можно было только гадать, сколько их, беспомощных, сгорело в этих плетеных ловушках, утонуло или просто превратилось при взрыве в облачко перьев. Все экипажи знали, что командир крыла вообще не разрешает брать на борт голубей.

Тихое воркование, землистый аммиачный запах и царивший в сарае полумрак действовали на Тедди как успокоительное. Он вытащил из вольера самую сговорчивую птицу и бережно погладил. Та не противилась. Когда Тедди возвращал ее обратно, птица пристально посмотрела на него глазами-бусинами, и он даже подумал: что нее на уме? По сути, ничего, предполагал Тедди. Фортуна, поджидавшая снаружи, в лучах резкого солнечного света, подозрительно обнюхала хозяина, ища признаки измены.

Близилось обеденное время, и Тедди направился к столовой летного состава. Аппетита у него нынче не было, но он исправно запихивал в себя еду. Некоторые блюда вообще не лезли в горло, например тяжелая запеканка с черносливом, которая значилась в меню как «пудинг бисквитный паровой». Он с удовольствием вспоминал так называемый «фар Бретон», который ел под жарким французским солнцем. У французов даже из чернослива получалось объеденье. После вынужденной посадки в Элвингтоне, где базировались французские части со своими поварами-французами, Тедди обнаружил, что рацион у них куда изысканней, чем в столовой Королевских ВВС. Более того, еду запивали вином – пусть алжирским, но вином. Там бы никто смотреть не стал на «пудинг бисквитный паровой».

После обеда летный состав отдыхал: ребята писали письма, состязались в дартс или слушали в столовой радиоприемник, настроенный, как всегда, на военную волну Би-би-си. Некоторые легли поспать. Многие накануне вылетали на боевое задание и добрались до своих коек только после рассвета.

Между тем пилотов и штурманов вызвали на предварительный инструктаж, где обрисовали им цели. Для бортрадистов и бомбардиров инструктажи проводились отдельно. Тедди подозревал, что по причине яркой луны и отсутствия облачности операцию могут отменить, но вскоре, с наступлением светлого времени года, протяженные рейды на Германию грозили сделаться невозможными. По его прикидкам, нынешние вылеты были последней для Харриса возможностью триумфально отметиться в битве за Берлин. Долгая череда изматывающих зимних рейдов, сопряженных с большими потерями, была на исходе. За истекший месяц над Лейпцигом было сбито семьдесят восемь самолетов, а над Берлином за одну неделю – семьдесят три. С ноября потери в живой силе составили почти тысячу человек. Все до единого – молодые ребята. «Лесные цветы» – так называлась траурная мелодия, исполнявшаяся на похоронах штурмана-канадца, с которым Тедди и Мак познакомились в самом начале службы. Уолтер. Уолт. По прозвищу Дисней. Тедди не припомнил его полного имени. Казалось, это было так давно, а на самом деле – только что.

Командир эскадрильи поручил им сопровождать тело в Стоунфолл и нести гроб. В Лидсе нашли шотландца-волынщика, чтобы сыграл на похоронах. Диснея убило над Бременом. Штурман-бортинженер вынужден был ориентироваться по звездам: карты Диснея насквозь пропитались его кровью и сделались непригодными.

Они сжигали уже сожженные деревни, бомбили уже разбомбленные города. Задумано-то было неплохо. Разбить противника в воздухе и спасти мир от ужасов наземной войны – от Ипра, Соммы, Пашендаля. Но идея эта не сработала. Противника повергали наземь, а он поднимался вновь, как в кошмарных снах: на поле Ареса прорастали бесчисленные всходы драконовых зубов. А птиц все бросали и бросали в стену. А стена все не падала.

В эскадрилью нагрянул вице-маршал авиации. На груди – «яичница» из орденов и нашивок. «Хочу, чтобы личный состав узнавал меня в лицо», – заявил он. Лица его Тедди не припоминал.

Сейчас его мысли занимала Нэнси. Утром от нее пришло письмо, как всегда многословное, но при этом бессодержательное (тоже как всегда), а в конце – приписка насчет их помолвки и готовности Нэнси «все понять, если чувства его переменятся». («Ты так редко пишешь, дорогой мой».) Не хотела ли она тем самым сказать, что переменились ее собственные чувства?

Его раздумья прервал начальник базы: «Готов, Тед?» – и они отправились в инструкторскую вслед за решительно шагающим вице-маршалом. Его сопровождала шикарная девушка-водитель из вспомогательной службы; Тедди не знал, что и думать, когда эта красотка ему подмигнула.

Прибывающие экипажи проходили через кордон военной полиции; фамилии отмечались в списке. Когда все собрались, двери были заперты, а окна закрыты ставнями. Вице-маршальская водительница осталась топтаться за порогом. Перед каждой операцией меры безопасности усиливались. Выходить за пределы базы и звонить по телефону запрещалось. Все делалось для того, чтобы сохранить в тайне цель операции, хотя ребята шутили: хочешь узнать цель – загляни в бар «Беттиз». А если серьезно, то немцы вели их с момента взлета. Прослушивали их радиочастоты, глушили радионавигационные системы, отслеживали самолетные радары и ловили в сети уже своих радаров, тянувшихся вдоль европейского побережья. Навязывали ближние бои, наносили удар за ударом.

В инструкторской, размещенной в ниссеновском ангаре, при их появлении загрохотали стулья: экипажи – в общей сложности более ста двадцати человек – вскочили со своих мест и вытянулись по стойке смирно. В этом прокуренном помещении всегда было душно. Стулья вторично загрохотали и заскребли по полу – присутствующие рассаживались по местам. Настенную карту загораживала черная занавеска, которую начальник базы эскадрильи всегда отдергивал театральным жестом, как фокусник, прежде чем произнести сакраментальные слова: «Джентльмены, сегодня ваша цель…»

Нюрнберг? – недовольно повторили опытные бойцы; откуда-то донеслось «господи» и «боже правый»; австралийцы, не стесняясь «яичницы», зашипели «ччччерт». Полет предстоял длительный, втрое дольше, чем до Рура, причем в самое логово врага. Красная указательная ленточка натянулась до цели, как струна, без привычных зигзагов.