Чем скорее будут сняты ограничения военного времени, тем скорее будет восстановлено беспрепятственное движение капитала и товаров. Возвратятся процветание и мир, а американская исключительность позволит Америке утвердится в качестве посредника, как ей и предназначено самим Богом. На смену политике и военной силе придут рынок и деловые отношения[837]. Но последствия этих попыток деполитизировать мировую экономику оказались прямо противоположны ожидаемым. Вместо того чтобы избавить экономику от влияния политики, Европа еще глубже втянулась в самый запутанный финансовый и политический вопрос – вопрос о репарациях. 5 февраля 1919 года Клементель поставил комитет экономического планирования Совета десяти перед конкретным выбором. Франция готова заключить мирный договор, который носил бы умеренный характер. Но это зависит от создания «в результате принятия мер, основанных на общем согласии, экономической организации, призванной обеспечить миру безопасное восстановление…» В противном случае «гарантии безопасности» придется подтверждать, обеспечивая «мир применением репрессивных мер и наказаний»[838].

II

На первый взгляд, вопрос был простой: каких репараций затребуют союзники? В Версале ответа на этот вопрос не было из-за того, что «Большая тройка» так и не смогла договориться о цифрах, которые были бы и реалистичными, и политически приемлемыми. Главным препятствием в этом споре была позиция британцев, а не французов. Основа для франко-американского соглашения была понятна с самого начала. Возмещение ущерба, нанесенного армией кайзера, со всей определенностью гарантировалось условиями перемирия. Германия даже не оспаривала это всерьез. Сумма, необходимая для восстановления Франции, была согласована с союзниками и составляла приблизительно 64 млрд золотых марок (15 млрд долларов). Франция заявила о своем согласии с тем, что с учетом неоспоримых претензий остальных стран общая сумма репараций, выплачиваемых всем странам, составит 91 млрд золотых марок, при условии что сама Франция получит львиную долю от этой суммы. Париж был готов согласиться и с большей суммой, при условии что будет признан приоритет Франции, а ее доля составит не менее 55 % от общей суммы. В январе 1919 года французские и американские эксперты сошлись на цифре 120 млрд золотых марок (28,6 млрд долларов), что было близко к окончательной цифре в 132 млрд золотых марок, которую подлежало окончательно согласовать в Лондоне в мае 1921 года.

Для Франции, чьи основные претензии были признаны бесспорными, приоритетным стало скорейшее начало выплат. Восстановление северных районов страны было невозможно откладывать. Требовалось заново обеспечить жильем миллионы людей, восстановить деревни, наладить фермерское хозяйство, поставить на ноги промышленность. Для начала финансирование можно было обеспечить или за счет сбережений французов, или за счет займов, которые предоставит Лондон или Нью-Йорк. К 1922 году французское правительство уже выделило аванс, эквивалентный 4,5 млрд долларов, на выплату пенсий и восстановление пострадавших районов. Эта сумма была отнесена на счет репарационных выплат и учтена в основном во внутренних займах. Теперь крайне важно было понять, как скоро Германия возьмет на себя бремя финансирования[839].

Совершенно иным было положение Британии. Ее территории не было нанесено значительного ущерба. Но Лондон много потерял на транспортировке и капитальных фондах, взяв на себя гигантский груз займов для финансирования всей Антанты. Теперь особое значение для Британии приобретал вопрос распределения. Требовалась уверенность в том, что богатства, благодаря которым Лондон стал центром обеспечения военной деятельности Антанты, не стали поводом для того, чтобы на нее возложили непропорциональное бремя, которое ей пришлось бы нести многие десятилетия. Существовала опасность того, что очевидный ущерб, нанесенный Франции и Бельгии, будет возмещен, а не столь бросающиеся в глаза потери Британии так и останутся непризнанными. Далее, Британия хотела иметь уверенность в том, что Германия не выйдет из войны еще более опасным конкурентом, чем прежде. Короче говоря, весной 1919 года правительству Ллойда Джорджа предстояло определить достаточно большую полную сумму выплат, из которой на долю Британии пришлось бы не менее четверти всех фактических выплат Германии. Если бы этого сделать не удалось, то Лондон был готов заблокировать любое соглашение до тех пор, пока не улягутся страсти послевоенного кризиса. Первоначальная сумма, определенная в декабре 1918 года самыми алчными экспертами, которых Ллойду Джорджу удалось подобрать, составила умопомрачительные 220 млрд рейхсмарок[840]. Это в 5 раз превышало самую благоприятную оценку национального дохода Германии до войны, а сама цифра выглядела настолько нелепой, что не оставляла сомнений в злонамеренности Ллойда Джорджа. Да он и сам был крайне удивлен этой цифрой. Британии было важно сохранить баланс европейской экономики, а для этого экономику Германии надо было лишь обуздать, но не разрушать. Французы и американцы в Париже согласились всего на 120 млрд рейхсмарок – бремя, которое Германия сумела бы вынести, но в этом случае на долю Британии приходилась бы совсем незначительная сумма. Столь досадные данные Ллойд Джордж предпочел бы обнародовать как можно позже.

Французы отказывались уменьшить свою долю, и тогда Ллойд Джордж предложил подробно рассмотреть различные виды убытков. Здесь Британия в качестве основного орудия использовала необходимость пенсионного обеспечения. Ллойд Джордж считался отцом британской системы социального страхования, и ему эта тема была особенно близка. Однако американские юристы восприняли настойчивое требование британцев о включении в повестку вопросов пенсионного обеспечения как отказ от выполнения обязательств, связанных с перемирием. Берлин был согласен платить за восстановление и за нанесенный агрессией кайзера ущерб. Но оплачивать социальное обеспечение в странах-союзниках было уже слишком. 1 апреля 1919 года к решению вопроса привлекли самого президента Вильсона. Последовавшие за этим дебаты часто считают типичным примером того, как Вильсон отступал перед напором европейцев. Как указывает в своих записях Томас У. Ламонт, партнер Дж. П. Моргана, после многочасовых споров президент в отчаянии произнес: «Логика! Логика!..Да мне наплевать на логику. Я за то, чтобы пенсии учитывались!» Ни в этот ли самый момент президент оставил Германию на милость Британии и Франции? Ламонта явно тревожило то, что его записи именно так и будут поняты. Поэтому он добавил к записям пояснение, что президент изменил свое мнение «совсем не спонтанно». Реакция Вильсона говорила «не о пренебрежении логикой, а просто о досаде из-за того, что технические вопросы занимают столько времени; о решимости прекратить словоблудие и обратиться к сути вещей». Сердца всех, «находившихся в зале, взывали к тому же»[841]. Этот вопрос невозможно было решать «в соответствии со строгими принципами законности.», Вильсону не хватало терпения вернуться к первоначальным намерениям. «Он… постоянно находил новые доводы и говорил о необходимости широкого толкования принципов, определенных ранее пусть и не самым лучшим образом, он считал, что принуждение врага к добрым делам и будет означать справедливость…»[842] При любых формулировках, использованных в соглашении о перемирии, вдовы должны получать компенсации.