Осборн со второго раза вставил ключ в замочную скважину. Повернул, а дверь открылась без щелчка. Не заперта.

— Черт…

Он вошел в комнату осторожно, словно побаиваясь того, что могло бы встретить в стенах. Может, там Грейс? Заплаканная, расстроенная. Вдруг ей надоело тянуть Осборна на себе? Вдруг он ей больше не нужен?

Но Грейс не оказалось в комнате.

Осборн подавил желание завыть от досады.

В комнате по-прежнему: убранная постель, несколько коробок в углу, закрытый шкаф со стопкой учебников наверху, ботинки у двери и тишина. Осборн смотрел на мертвую чистоту комнаты так, словно видел все впервые, хотя несколько раз и прежде заглядывал. Но ничего, совершенно ничего, не менялось. Также чисто, пахнет постельным бельем и морозным воздухом, холодно, хотя окно закрыто. В духе Грейс.

Осборн доплелся до кровати и плюхнулся на покрывало. Кровать скрипнула, покрывало взъерошилось. Чистота комнаты словно протестовала. Осборн был чужим в уголке безупречности.

Он долго сидел и пытался собраться с мыслями. Куда же Грейс могла деться ночью? А пришла ли она в комнату вместе с ним после уроков? А если нет, куда направилась?

Комната у Грейс такая же, но какая-то пустая, огромная. Белые стены, шкафы из светлого дерева, пустой подоконник и кровать, заправленная белым покрывалом. Ни одной картинки на стенах, ни одной тетрадки или книжки у лампы на тумбочке, а учебники так и не вытащены из коробки. На тумбочках пыль. А что в его комнате? Кучи вещей, распиханные по ящикам неаккуратно, впопыхах брошенные у входа ботинки, засохший фикус, тумбочки, заваленные листочками с записями, старый Оззи на полу, кладовая под кроватью и улепленный чужими лицами потолок. Хлам и бедлам, который так похож на дом.

— Я же не позвонил… — вдруг осознал Осборн.

Какая глупость! Мог же позвонить и узнать! Может, Грейс просто ушла за едой в кафетерий, а он уже придумал вселенский заговор. Как же неловко будет встретиться с ней в коридоре. Совсем он все-таки еще ребенок.

Осборн достал телефон, позвонил. Слушал гудки, настраивался на разговор. Но Грейс не ответила. Гудки отбили ритм и прекратились.

Он звонил раз за разом, но телефон молчал. Парень отложил мобильник и решил ждать. Может, минут через десять сама перезвонит. Не могла же она раствориться в воздухе!

Тишина комнаты давила. Огромная, белая и чистая, похожа на небольшую церковь, только креста в центре не хватает. Хотя Грейс всегда и говорила, что не религиозна, а было в ней что-то от ангела.

Осборн пододвинулся к краю кровати и посмотрел в окно. Вздохнул. Природа устала быть единственным украшением города и перестала стараться. Трава за ночь потемнела, кустики отпрыгнули друг от друга, появились проплешины. Ночью шел дождь и устлал дороги глубокими грязными лужами. Облетели деревья и стали похожи на палки, воткнутые в землю. Холодный ветер принес тучи, и они закрыли последние лучи солнца. Небо за ними тоже серое.

Мерзость. Убогость, которая притягивает. И как город умудряется портить настроение, когда оно и так отвратительное? Словно ему хочется уколоть.

Осборн взял телефон, позвонил еще раз. Тишина.

— Проклятье!

В том году у Грейс были проблемы с визой. Сначала она пыталась решить их в Ластвилле, потом уехала в Лондон на неделю. И даже тогда Осборн не так тосковал, как этим утром.

На улице послышался знакомый смех. Такой громкий, что даже через окно слышно. Осборн приподнялся, сглотнул ком поднимавшейся по горлу тошноты и посмотрел на улицу. Руби в красном пальто и зеленых брюках, как разбрызганная ребенком краска из банки. Она шла и хохотала на всю улицу, а Шеннон брел следом и нес ее сумку. Счастливые. Им, кажется, и серость ни по чем.

Осборн сел на кровать и помассировал виски. Голова болела, ужасно болела. Таблетку бы, но они в его комнате, а идти туда сразу не хотелось. Как бы ни схватить что-то другое, что боль снимает лучше лекарств.

Наверное, это от Руби опять голова заболела. У Осборна такая реакция часто на что-то, что ему не нравится. Зависимая от Ластвилля мигрень.

Не то чтобы Осборн недолюбливал Руби. Просто она порядком достала с причинами для всего на свете — кажется, дышала Руби тоже для какой-то материальной цели. Иногда Осборну казалось, что Руби даже парня-музыканта нашла для того, чтобы выпрашивать у него серенады, а потом писать о подарках в сети. Руби желает, чтобы каждый подыгрывал. Мечтает, чтобы Осборн играл с Шенноном в группе якобы ради счастья, а, может, просто мечтает быть девушкой известного музыканта. Хочет дружить с Грейс, а на деле хочет пользоваться ее умом, когда тот нужен. Она говорит так много, чтобы просто напомнить о себе, будто у кого-то есть шанс забыть. Осборн видел ее красивой конфетой: красочная обертка, а внутри — воздух.

Грейс называла таких людей «отражениями», а Осборн — фальшивками. Осборн думал, что лучше все-таки быть честным к себе идиотом, чем приспособленцем. Наверное. Осборн не знал, как лучше. Он и играть не умел.

Осборн вспомнил о Шенноне. Шеннон! Тоже немногим от Руби отличается. Такой же не знающий ни в чем отказа парень, который любит самоутверждаться за счет других. И так ему нерадостно, что обыкновенный парень мог быть лучше его, именитого выпускника консерватории. Но такое просто случается: люди хороши по-своему. Но Шеннон не принимал никаких объяснений.

Его подлизывания Осборна сначала раздражали. Не вышло нападение, пришлось стелиться. И что только ни предлагал Шеннон, звезду с неба готов был достать. Лишь бы только Осборн писал для их группы музыку. Лишь бы Осборн заработал группе честное имя. Лишь бы только не бросал, а тянул группу, пока Шеннон ходил на свиданиях с Руби. Лишь бы Осборн торчал в студии часами, наигрывая музыку и пытаясь найти что-то путное, пока Шеннон наслаждался жизнью.

Осборн сжал пальцы в кулаки. Зажмурился. Ни за что.

Грейс говорила, что лучшая защита — это нападение. Но нападение тоже бывает разным.

«Иногда даже неловко пользоваться Шенноном, но потом вспомнишь, как он на самом деле ко мне относится, и легче на душе становится», — говорил как-то Осборн. Грейс поддержала. Сказала, что ничего страшного в таком симбиозе нет. Шеннона