– Садитесь, наконец, куда-нибудь, – бросил он раздраженно.

Раздался скрипучий старческий голос:

– Постойте.

Я замерла. Потом, обернувшись, посмотрела на Анну Элоизу. Нервный тик заставлял дергаться ее левое веко, и вообще она выглядела как перед обмороком. Похоже, впервые хладнокровие изменяло ей.

– Александр, я требую, чтобы эта недостойная особа была немедленно удалена из-за стола.

Наступило молчание. Александр, казалось, обдумывал ее слова и продолжал резать мясо в тарелке. Потом, подняв голову, произнес:

– Мадам, моя жена вернулась в мой дом с моего ведома. Как бы мне ни было жаль, но ей нельзя отказать в праве есть вместе с нами.

– Вы сошли с ума!

Анна Элоиза изо всех сил грохнула клюкой о паркет.

– Александр, значу ли я что-то в этом доме – я, которая столько лет посвятила и вам, и Белым Липам?

– Мадам, – мрачно сказал Александр.– Вы значите очень много. Но есть причины, от меня не зависящие, которые сделали необходимым пребывание этой женщины в моем доме.

То, как он меня назвал – «эта женщина» – задело меня до глубины души. Ярость всколыхнулась во мне. Я сквозь зубы произнесла:

– Я нужна ему, чтобы быть с детьми, вот что, мадам! Что же делать, если ни он, ни даже вы, столь великая блюстительница порядка, не смогли с ними справиться!

Анна Элоиза, не глядя на меня, возвысила голос:

– Александр, я, старая, достойная женщина, ваша бабушка, требую, чтобы эта особа удалилась, иначе вы заставите уйти меня.

– Мадам, я не желал бы допустить ни того, ни другого.

Лицо Александра сделалось каменным. Было ясно, что он считает спор законченным и что от него по этому поводу не добьешься больше ни слова. Но вот что касается меня, то я не могла успокоиться. Слишком возмутительным мне все это казалось. Почему она так ненавидит меня? Почему ее презрение даже больше, чем презрение Александра? Разве я причинила ей какое-нибудь личное зло? Что за странные мотивы руководят поведением этой старухи?

Не выдержав, потеряв всякое самообладание, я с отвращением воскликнула:

– Что касается меня, то я была бы весьма удовлетворена, если бы вы ушли, потому как вид злой брюзжащей старухи никому радости доставить не может, а единственное, что может, – так это испортить аппетит!

Хриплый возглас вырвался из груди старой герцогини. Она на миг отшатнулась, и глаза ее сверкнули поистине молодым гневом. Я опомниться не успела, как взлетела вверх ее толстая трость, и старуха просто-таки рванулась вперед, чтобы разбить мне голову.

Мужчины вскочили с мест. Только каким-то чудом мне удалось отпрянуть, уйти в сторону, спасая таким образом малыша от сокрушительного удара по голове. Трость задела меня по плечу, и хотя удар был скользящий, кожа у меня на плече была оцарапана до крови. Не удержавшись на ногах, я упала на колени, спрятав голову, прижимая к себе Филиппа и, чтобы удержаться от дальнейшего падения, уцепившись за отодвинутый стул.

– Довольно! Довольно, говорю вам, мадам!

Прикрываясь локтем, я решилась посмотреть. Александр удерживал Анну Элоизу за плечи. Старуха тяжело дышала и, глядя на меня, явно сожалела о том, что не имеет возможности ударить еще раз. Филипп разразился слезами у меня на руках. Я вспомнила о малыше, вспомнила, какой опасности он подвергся, и лихорадочно ощупала сынишку. К счастью, он был цел, только очень испуган. Я вскочила на ноги, дыхание у меня перехватило от гнева.

– Вы старая ведьма! Вы отвратительны! Вы могли убить ребенка, разбить ему голову!

Филипп сквозь слезы яростно прокричал вслед за мной:

– Ста-ла-я ведь-ма! Ведь-ма! Отвлатительная!

– Ох уж эти мне женские скандалы, – с сопением отозвался отец Ансельм. – И все-таки, мадам, вам не следовало бить невестку. Вы стары, вам надлежит быть более мудрой.

Сдерживая дыхание, Анна Элоиза поднесла руку к груди.

– Мне дурно, – отрывисто сказала она, обращаясь к служанке. – Я поднимусь к себе.

– Да, и постарайтесь успокоиться, – холодно произнес Александр.

Я затопала ногами, вне себя от негодования:

– Какая трогательная забота! Ей – успокоиться? Для чего? Вы еще посоветуйте ей выбрать трость потяжелее!

Не слушая меня, Александр забрал у меня из рук Филиппа.

– С ним все хорошо? – спросил он кратко.

– Да, – бросила я раздраженно, потирая ушибленное плечо.

– Какого дьявола вы привели его сюда? Зачем?

– Кто же знал, что здесь нас встретят такие монстры!

Сурово глядя на меня, Александр громко, так, что услышали все, даже отец Ансельм, произнес:

– По правде говоря, вы тысячу раз заслужили хорошей трепки.

Закусив губу, я молчала, пытаясь справиться с бешенством, охватившим меня.

– Не вам решать, – сказала я наконец. – Отдайте Филиппа! И будь я проклята, если когда-нибудь сяду за один стол с фурией, которая едва не убила моего ребенка!

Я почти вырвала сына из рук герцога и вышла даже быстрее, чем Анна Элоиза. Что и говорить, ужин в этот раз закончился просто плачевно.

6

Изабелла визжала благим матом и отбивалась ногами от няньки, которая пыталась ее одеть.

– Не хочу больше черное! Не хочу! Сама носи его, если тебе хочется!

Привлеченная этими криками, я ворвалась в комнату, где был учинен настоящий разгром. Изабелла лежала на животе на кровати и изо всех сил колотила ногами по одеялу.

– Видите, мадам! – в отчаянии воскликнула нянька. – Как приходит утро, я просто умираю от страха, потому что приходится одевать мадемуазель!

– Изабелла, марш в чулан! – вскричала я громко и рассерженно.

Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.

– Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!

– А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?

Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение – иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.

– Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!

Я сказала уже спокойнее:

– Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.