Но все же это лишь называние несчастий. Мы видели, что система, созданная для работы с обращениями, функционирует неудовлетворительно. Органы расследования скорее буксуют, чем эффективно работают. Отчетливо видно, что конкретные результаты обращений не находятся на высоте созданной для них системы: в том числе и с точки зрения населения, которое очень редко добивается удовлетворения своих требований. Поэтому было бы абсолютно неверно превращать доносительство в СССР тридцатых годов в одно лишь проявление политического насилия. Вне зависимости от побуждений авторов или от обещаний власти лишь небольшое число обращений приводят к конкретным, весьма серьезным последствиям. Вероятность, что дело замнут или оно увязнет, была вполне реальной. Часто результат получается непредвиденным: от последствий страдает козел отпущения, репрессии оборачиваются против писавшего. Конечно же, эти «неудачи» системы не носят публичного характера, официально обнародуются самые строгие решения (быть рассмотренным на президиуме КК-РКИ не предвещает ничего хорошего!). Но число авторов, жалующихся на малую результативность своих писем, велико.

Успех системы и укоренение практики нельзя, таким образом, объяснить уверенностью граждан, что они заставят власть действовать. Размах доносительства в сталинском СССР вне сомнения держится на внутренней потребности, на отсутствии альтернативы. Нет другого способа пожаловаться, нет другого способа высказать свою ненависть, свое неблагополучие, свое отчаяние.

Советская власть в тридцатые годы поощряет самое широкое распространение практики доносительства. В печати, с трибуны общественных собраний она призывает население к бдительности в отношении «классово чуждых элементов», троцкистов или «врагов народа». Помимо этих призывов доносить, власть также просит советских людей сообщать ей о замеченных недостатках в работе, о проблемах повседневной жизни, указывая на тех, кто на самом деле или только предположительно, является виновником нарушений. Совершенствовать и защищать государство — вот главные слова официальной пропаганды. Для этого власть создает целый ряд инстанций, специализирующихся на сборе и обработке обращений граждан, и с помощью различных кампаний и многочисленных газетных статей обеспечивает им видное место в государстве. Тем самым режим демонстрирует, что действительно придает важное значение этой практике.

В известной мере сталинский режим лишь опирается на образ мыслей и структуры, ему предшествовавшие: доносительство не возникает неожиданно как одна из советских политических практик вместе с приходом Сталина к власти. Как раз наоборот, корни традиции обращения к власти с жалобой с тем, чтобы добиться решения своих проблем, но также для того, чтобы сообщить о бесчестных поступках и плохой работе, уходят глубоко в историю страны. Письма-обращения к власти писали не только советские люди тридцатых годов. Да и большинство инстанций приема таких обращений существовали уже до 1928 года.

И все же ни усилия власти, ни относительно давнишняя традиция не достаточны, чтобы объяснить это явление. Никто, даже в таком лишенном свободы обществе как СССР, не обязан писать письмо. Этот поступок остается глубоко личным решением. Население, однако, не игнорирует обращенные к нему призывы: оно вовсю занимается доносительством. Помимо этого, разнообразие побуждений и широкий социальный спектр доносящих обеспечивают явлению явный размах. Тысячи писем ежедневно направляются советскими людьми в различные инстанции, более или менее секретные, более или менее репрессивные. Этот мощный поток доносит до власти в центре и на местах имена обвиняемых, ненависть и гнев, страх и отчаяние. Он свидетельствует, что доносительство отражает насущную потребность. Будет точнее говорить не столько о «сообщничестве», пусть и вынужденном, каким его представляют некоторые историки{905}, сколько о «согласии» населения. Пусть даже в значительной мере из-за отсутствия выбора, население подтверждает правомерность структур, созданных советской властью. Несомненно, имеет место общее признание системы, которое лишь отчетливее выступает за наивностью некоторых сигналов. Бессмысленно писать в «Правду» о пытках в НКВД или других действиях власти: но то, что это происходит, говорит о надежде, пусть и минимальной, которую народ связывал с системой сигналов.

Доносительство в СССР тридцатых годов — акт политического насилия. Почти полное исчезновение слова «донос» из русского языка совершенно не означает, что то же самое случилось и с самим действием. Широко применявшиеся в напряженные периоды, регулярно потрясавшие жизнь страны, доносы помогают власти собирать сведения, разоблачать «врагов» с несомненным результатом. Кампании самокритики, чистки и репрессии конца тридцатых годов, таким образом, действительно позволили многим свести личные счеты. При этом авторы сигналов совсем не обязательно являются добровольцами по проведению сталинских репрессий в жизнь. Они знают, как использовать систему в своих интересах, виртуозно владеют языком власти и умеют на нем говорить. Диапазон стратегий, исследованных в этой книге, подчеркивает способность населения приспосабливаться. То, что частью авторов движет личный интерес, не должно заслонять от нас основных корней явления: социальную напряженность, нужду, голод и повседневное насилие. Было бы ошибкой представлять доносительство лишь как простой инструмент, предназначенный только для того, чтобы избавляться от соседа или неудобного человека. Если бы доносившие не имели другой цели, кроме мести и желания причинить зло, «результаты», весьма малоубедительные, привели бы к постепенному угасанию практики.

Добиться решения своего вопроса трудно, даже когда речь идет о низменной мести, но это, похоже, никак не гасит энтузиазм населения. Практика «сигналов» не уходит из жизни советских людей с началом войны. Напротив, она продолжается и еще более энергично — после 1945 года и так вплоть до самых последних лет существования Советского Союза, в котором Комитет народного контроля действует как далекий наследник институтов, которые мы изучали. Жалобы и порядок их составления продолжают быть предметом официальных брошюр{906}. Это означает, что они действительно соответствуют потребности, необходимости: речь идет о социальном клапане. Очень тяжелые условия жизни и работы в СССР периода коллективизации и индустриализации выносить было чрезвычайно трудно. В этих обстоятельствах организованное вытеснение различных форм политического и социального протеста превращает письмо к власти в единственно допустимый способ выражения неудовлетворенности, недовольства. Забастовки, демонстрации, партии или политические течения, но также восстания или городские беспорядки подавляются методично и беспощадно. Сигналы, следовательно, являются способом заявить о своем неблагополучии. Впоследствии социальные изменения уже не столь значительны, но именно невозможность облечь в иную форму свой протест обеспечивает сохранение практики.

Этой потребности населения соответствует представление о государстве, весьма распространенное среди «профессионалов» работы с жалобами и в официальной пропаганде: о государстве как единственном собеседнике населения, способном решать самые мелкие проблемы советских людей. Большая часть сотрудников аппарата по улавливанию недовольства были движимы желанием максимально хорошо разрешить проблемы, с которыми столкнулись их корреспонденты. Доказательство тому — многочисленные случаи, когда Калинин и его подчиненные вступались за тех, кто к ним обратился. Почти маниакальное внимание Марии Ульяновой к работе областных бюро жалоб, серьезность и профессионализм, с которыми ее службы работали над столь различными проблемами как незаконное проникновение кулаков и, с другой стороны, производство одежды в Москве или книги жалоб в советских магазинах, доказывают их добросовестность.