Он устремился направо, к финалу аномалии. И это оказалось всего на десяток часов правее взрывающейся рыбки «Гаррака». Одиссей покадрово смотрел, как кварковая бомба уничтожает зеркальную звезду, и по всем космическим рекам проносится волна высвобождения: сжатое, скомканное пространство разглаживалось, перспективы сходились воедино – а потоки исчезали один за другим, и астероиды начинали разлетаться во все стороны.

Но что-то странное было в их движении, они ударялись друг о друга и многие срастались. Вот оно что: после высвобождения весь темпоральный поток аномалии пошёл назад! Одиссей взмыл выше по оси масштаба и, как зачарованный, смотрел сверху, как формируется уничтоженная искажением звёздная система. Пространство грандиозно расширялось, большинство осколков сформировались в четыре облака, эти облака пульсировали и срастались в планеты, а самое большое разгоралось солнечным огнём и становилось звездой. Планеты возрождались из пепла, отлетали от звезды и разлетались по своим орбитам.

Одиссей многое повидал на своём веку, но вселенная каждый раз находила, как поразить его новым зрелищем, от которого душа могла бы замереть в восторге или сбежать. Эх, будь у него пятки… Он смотрел, как время отматывается назад, как возрождается уничтоженное, и мощь искажённой гравитации медленно отпускает обезумевшие планеты, как они возвращаются на свои места.

Одиссей заметил крошечные блестящие точки между ними и понял, что это корабли. Когда устройство вышло из-под контроля и произошёл катаклизм, систему начало безумно сжимать, планеты помчались к солнцу – но не они двигались в пространстве, а само пространство корчилось, складки сводили всё воедино, и гравитационные связи сходили с ума. У обитателей обречённой системы было лишь полтора-два десятка часов до столкновения планет и звезды, и пока происходящее не убило их всех, они пытались улететь из системы. Впрочем, подавляющее большинство погибли гораздо раньше.

Чем ближе к моменту восстановления, начала катастрофы, тем больше было кораблей, пытавшихся спастись. Большие и малые, грузовые и военные, гражданские, научные станции, искалеченные орбитальные города. Они складывались из осколков и загорались огнями из темноты, один за другим, и Одиссей понял, что система была хорошо развита и густо заселена. Он шагнул ближе, увеличивая масштаб, и увидел несчастную центральную планету на фоне гигантской звезды. Там всё пылало, океаны кипели и испарялись, царил невообразимый ад. Но с каждым шагом к концу аномалии – который, получается, был и началом – огонь унимался, гигантские волны, сметавшие всё с лица земли, возвращались обратно в океан и успокаивались. Звёздные корабли оживали, опускались на планету, всё упорядочивалось и успокаивалось… Фокс подошёл уже почти к краю времени.

В самом конце-начале катаклизма он заметил множество кратких бледных вспышек: это были гипер-прыжки. Не современной технологии, а струнные, характерные для развитых рас эпохи великого раздела галактики. Те корабли, которые могли покинуть систему на сверхсветовых технологиях, поспешно покидали её. Значит, погибшая цивилизация достигла межзвёздных путешествий и знала о существовании других миров. Тогда почему Гамма и Сёгун не нашли упоминаний о такой масштабной катастрофе в базе данных Великой Сети?

Сердце болезненно сжалось, потому что это и был ответ на все вопросы, это и была его надежда, в этом и заключался его план. И он сбывался у Одиссея на глазах.

Всё началось и закончилось на огромной станции, реющей опасно-близко к солнцу этой системы. Остов станции, полный скошенных в разные стороны «лесов», Фокс уже видел, когда влетал туда на корвете пять столетий спустя. А сейчас эти леса на глазах распрямлялись, плиты обшивки возвращались на свои места, разглаживаясь, и волны разрушения угасали, обращаясь в неподвижный порядок.

Одиссей сделал шаг вперёд и вниз, уменьшая масштаб и оказавшись внутри станции. Её кольцеобразное тело представляло собой что-то вроде коллайдера, разгоняющего частицы – и Одиссей увидел трепещущий сгусток света, который с сумасшедшей скоростью носился по сдвоенному кругу, снова и снова проходя через многогранные преломления звезды в центре. Казалось, это были два сгустка, но на самом деле один, он просто нёсся так быстро, что постоянно проходил рядом с самим собой. До тех пор, пока однажды он не обогнал время и не столкнулся с собой.

Одиссей ахнул, увидев, как сгустки проникают друг в друга; человек всем несуществующим телом почувствовал, как искажается пространство и время – момент смещения законов физики и момент искривления судьбы целого мира. Это было последнее отражение, граница аномалии и последний кадр маленького замкнутого микрокосма. В следующее мгновение она перестала существовать, а в предыдущее ещё не начала. И Одиссей внезапно понял, что аномалия существовала не пять столетий, а бесконечно-малый миг.

Он рассмеялся, чувствуя невероятное облегчение, и шагнул вплотную к сгустку. Это был бьющийся в спазме луч энергии, движения и света. Сердце аномалии, нерв всей истории, крошечный слиток времени и пространства, пойманный в ловушку, из которой не было выхода – пока не пришёл человек без апгрейдов, но с кварковой бомбой в руке.

Сгусток пульсировал, пойманный сам в себя, невозможное совмещение, обогнавший собственное время, застывший в пути. Одиссей стоял на последнем кадре темпорального ландшафта, причём одновременно в правом и левом кадре, в начале и в конце. Ему не было видно, что было перед катастрофой и что будет после. Но он уже всё понимал.

Пять столетий назад, сразу после галактической войны и великого раздела, цивилизация ранцелл создала экспериментальное устройство, которое стало предтечей технологии новых межзвёздных врат. Они взяли за основу технологии прежней Великой сети, угасшей за тысячелетия до этого. Но их устройство было неправильным, вернее, слишком правильным и потому обречённым на катаклизм. Оно играло с древней технологией без полного понимания всей её мощи и возможностей. Это привело к искажению и гибели ранцелл.

И к возникновению аномалии, которая существовала до наших дней, пока Одиссей её не разомкнул. Но которой при этом не было вовсе – потому что она разомкнулась назад, к моменту своего сотворения. Когда идеальный ключ пришёл сюда, прошёл все испытания, выжил и взорвал зеркальную звезду.

Одиссей был ключом не потому, что прожил пятьсот лет – это было совпадением, натянутым решением, за которое он в спешке уцепился, потому что искал обоснование тому, что провидела Джанни. Только теперь он понял простую истину: он всегда был единственным ключом к аномалии лишь потому, что уже разомкнул её в будущем. Он ключ, потому что открыл её. Висай провидела это и повела его сюда.

– Джанни, – прошептал Одиссей. – Джанни.

Он без всякой способности к пророчеству, одной лишь силой воображения, представил:

Однажды в галактике, пульсирующей светом, заполненной жизнью всех видов и форм, где были сотни миллиардов звёзд – но гораздо больше историй – на далёкой планете туманов и смутных отражений родилась маленькая размытая девочка. Она восхищённо потянулась в будущее, как люди вдыхают первый глоток воздуха, ощущают первый запах, слышат первый звук. И впервые увидела главное в своей жизни: заледеневший и острогранный голубой метеорит, который летит по заданной орбите и не может с неё свернуть.