— Там, говорят, открылась ярмарка с глиняными игрушками и гжелью, — огрызается Бен в ответ. Я поднимаю глаза на Нину. Та раздражённо фыркает. — Не тупи, Ларионова, что там может быть? Оборотни сумасбродят. Пришёл вызов, что они разбили автобусную остановку и цветочный ларёк рядом, а потом пошли по первым этажам близстоящих домов.

Что за детский сад? Я не понимаю. В день, когда погибла Марья, они взрывали едва ли не каждого встречного, или, по крайней мере, не очень заботились о том, если кто-то вдруг пострадает. Сейчас же всё совершенно иначе…

Пока Бен продолжает о чём-то говорить, я ещё раз внимательно оглядываюсь. Фигуры в однотипной одежде с разнообразным оружием разошлись по автомобильной колонне едва ли дальше, чем на сотню метров. Если останавливать взгляд на каждой, можно заметить, что их не так уж и много, а эффект толпы создаётся за счёт хаоса, который они создают, разбивая окна машин и ломая зеркала заднего вида, заставляя людей кричать о помощи… Чёрт. Это же очевидно! И ведь буквально перед носом у нас лежит! Взбудораженная от своего внезапного открытия, я обрываю разговор Нины и Бена на полуслове:

— Их глаза. Мы думали, это оборотни, потому что кто ещё? Но вы присмотритесь. Перед нами — только люди.

Нина хмуро оглядывается. По мере того, как мои слова становятся для нее истиной, её лицо вытягивается.

— Твою мать, — протягивает в динамике Бен. — Точняк. И что это значит?

— Во-первых, то, что люди — отстой, — цедит сквозь зубы Нина. — Трусливые недомерки.

— А во-вторых, — присоединяюсь я. — Это была диверсия.

Точно как в Огненных землях, когда Влас и дети Христофа устроили нападение на одну из деревушек лишь чтобы выманить Доурину из столицы и, воспользовавшись её отсутствием, украсть Нити Времени.

— Штаб, — раньше, чем я подвожу свою мысль к кульминации, произносит Бен.

— Штаб, — подтверждаю я.

— Попробую связаться с кем-нибудь, — говорит Нина. — И если вы оба правы, то…

Нина замолкает. Её глаза белеют, и в этом — моя вина. Вместе с осознанием истины пришло излишнее возбуждение и страх за друзей, оставшихся в штабе.

Моё тело подвело меня. Я подвела Нину.

— Вы чего там замолчали? — спрашивает Бен.

— Тихо, — цыкаю я. — Нина… временно недоступна.

Бен протяжно вздыхает. Ещё секунду Нинины ресницы подрагивают в такт рваному дыханию, а затем она, моргнув, возвращается ко мне.

— Ну что? — спрашиваю я, а сама начинаю нервничать ещё сильнее.

— Не забудь забрать медальон, — шепчет Нина. Меж её бровей пролегает глубокая складка, когда она хмурится. А затем повторяет: — Не забудь. — И снова, но уже словно не мне, потому как отводит взгляд в сторону: — Не забудь.

В этот же момент, перебивая связь с Беном, мне на нарукавник поступает параллельный звонок. Я хватаю Нину за локоть освободившейся рукой, потому что мне совсем не нравится то, как она выглядит. Принять звонок приходится, нажав на нужную кнопку подбородком.

— Да?

— Слав. — Это Даня. — Дядя Дима не стал отменять казнь Кирилла. Более того, он перенёс её. Он считает, что нападение оборотней может быть…

— Перенёс на когда? — перебиваю я.

— Его казнят сейчас.

Разумеется. И Нинино предсказание сразу обретает смысл.

— Уже бегу, — бросаю я, прежде чем отключить одну связь и возобновить другую. — Бен? Ты ещё тут?

— Ага.

— Переводи звонок на Нину. Мне нужно уходить.

— Куда?

— Потом расскажу.

Я вырубаю и этот звонок. Бегло оглядываю Нину.

— Сама справишься? — спрашиваю я.

Она кивает, крепче берясь за оружие. Где-то в толпе сражается Марсель, и я, не находя его взглядом, кричу в воздух, чтобы он подстраховал Нину, а сама пускаюсь бегом до ближайшей стены, где открываю портал в штаб.

Ваня уже успел обрисовать мне предстоящий процесс, поэтому я знаю, что казнь не выставляют на обозрение общественности. Её проводят в небольшом помещении, попасть в которое можно через морг, что кажется мне достаточно ироничным. Несмотря на то, что среди свидетелей казни должны быть лишь исполняющий процесс и фиксирующий его в протоколе, я собираюсь нарушить и этот закон и стать третьей.

Появляясь на нужном этаже и видя Даню в конце коридора у лифта, я сразу оживляюсь.

— Это неправильно, — сообщает он, когда я подхожу. — Мне не стоило тебе говорить.

Его голос едва различим и тонет в окружающем шуме; половину слов приходится угадывать по губам. Гул. Вокруг — самый настоящий гул, словно я стою рядом с проносящимся мимо поездом. Он одновременно везде и словно нигде, словно лишь в моей голове.

— Я должна попрощаться, — отвечаю я.

Лифт идёт вниз только с третьего этажа, заполненного общими комнатами. И здесь до странности пусто. Видимо, противник ещё не успел подняться так высоко.

Но этот гул … Словно сами стены штаба просят о помощи.

— Насколько всё плохо? — спрашиваю я.

А затем замечаю в одной руке Дани пистолет и всё понимаю сама. Когда за оружие берутся пацифисты, пора начинать обратный отсчёт.

— Они, знаешь, оказались в штабе внезапно, — говорит Даня. — Словно пользовались не входом, а порталом. Просто в какой-то момент мы услышали первые крики, и… всё началось.

Даня покусывает губы. Пистолет-то он держит, но сможет ли им воспользоваться? Ох, лишь бы только он не ранил себя самого!

Больше Даня ни слова не произносит. Мы стоим спинами к лифту и лицом к лестнице и коридору, чтобы, в случае чего, сразу отразить попытку нападения, но пока на этом этаже спокойно.

Когда на лестнице появляются тени, я тянусь к мечу, который уже успела спрятать в креплении за спиной. Сначала показывается Валентин, потом Евгений.

Я шумно выдыхаю.

Валентина моё присутствие не удивляет. Он не спрашивает, что я здесь забыла, и не приказывает немедленно уйти. Он просто смотрит, — так, как может только психиатр: без злобы, но с явной надеждой «раскусить», — коротко кивает и обращается к Дане:

— Ваня искал тебя, — рука отца ложится на плечо сына. Я чувствую укол ревности к отношениям, которых мне так и не удалось познать в полной мере. — Прошу вас, держитесь рядом. Мне нужно знать, что вы присматриваете друг за другом.

— Хорошо, пап, — отвечает Даня.

Разворачивается на пятках и бежит к лестнице. За его исчезающей спиной я слежу до самого конца.

— Пора, — напоминает Евгений.

Он же открывает лифт, в который я захожу самая последняя. Привычно бесшумно закрывающаяся дверь сейчас, как мне кажется, хлопает с излишне громким лязгом даже на фоне гула.

— Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, — нарушая паузу, произносит Евгений. — Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых.