Иными словами, первое слово — за нами.

Судья Ноубл смотрит на меня поверх очков.

— Мисс Хопкинс готова дать показания?

«Нет, потому что она со мной, считай, не разговаривает».

— Не сегодня, Ваша честь.

— Ну, это уже ваши проблемы, сынок. Мы позволим ей дать показания на открытом заседании, а мисс Вассерштайн — продолжить допрос.

Прокурор подходит к свидетельской трибуне.

— В первом из этих предположительных «воспоминаний» мисс Хопкинс видит мистера Васкеза в трусах с орнаментом в виде синих рыбок. Во втором мистер Васкез приходит к ней в спальню ночью и гладит ей спину. В третьем он просит ее снять нижнее белье и коснуться своих половых органов. По-вашему, это изобличающие показания?

— Люди часто приходят к специалистам с несколькими разрозненными образами, наподобие клочков черно-белой фотографии. Мы называем это «раздробленной памятью».

— Возможно ли, что мисс Хопкинс помнит мистера Васкеза в нижнем белье просто потому, что она, как и все дети, однажды зашла в туалет без стука?

— Разумеется.

— А если он оказался в ее спальне ночью не затем, чтобы развратить ее, а чтобы утешить после кошмарного сна?

— Звучит вполне достоверно, — соглашается Реббард.

— Что касается третьего… Возможно, на то имелись медицинские основания. К примеру, у ребенка могла быть молочница, а мистер Васкез просил ее нанести крем на инфицированную область.

— В таком случае, — отмечает доктор Реббард, — он, напротив, прилагает все усилия, чтобы не коснуться ребенка. Проблема в том, что мы имеем дело с обрывками воспоминаний. К сожалению, мисс Хопкинс не в состоянии восстановить полную картину. Она видит полосатый хвост и кричит, потому что боится тигра, когда на самом деле это может оказаться простая домашняя кошка.

У меня приглашенного эксперта нет: даже если бы было время найти его, я не смог бы с ним расплатиться. Последние два дня я просидел над книгами по психиатрии и юриспруденции, пытаясь найти способ загнать эксперта Эммы в ловушку.

Я подхожу к доктору Реббард, держа руки в карманах.

— Зачем Делии фальсифицировать столь болезненные воспоминания?

— Потому что выгода компенсирует боль, — поясняет психиатр. — На этот крючок можно поймать присяжных, и те вынесут ее отцу оправдательный приговор.

— Подавление, если я не ошибаюсь, это выборочное устранение материалов, причиняющих боль, так?

— Да.

— И это бессознательный акт?

— Да.

— Тогда не могли бы вы объяснить механизм диссоциации?

Она кивает.

— Когда человек напуган или ему больно, восприятие существенно меняется. Внимание сосредотачивается на текущем моменте, на выживании. А когда внимание настолько сужено, чувства могут в значительной мере искажаться. Среди примеров можно привести снижение болевого порога, замедление времени и амнезию. Некоторые психиатры считают, что если устранить источник опасности, то воспоминания восстановятся, — добавляет она, — но я к их числу не принадлежу.

— И хотя вы лично в это не верите, диссоциативная амнезия — это все-таки признанное специалистами психическое состояние, не так ли?

— Да.

— Оно даже включено в «ДСМ-IV», библию психиатрической диагностики. — Я облокачиваюсь на стол и зачитываю вслух: — «Диссоциативную амнезию отличает невозможность воспроизвести важные личные данные, обычно травматического или стрессового характера, причем невозможность воспроизведения превосходит масштабы допустимой забывчивости». Это, кажется, вполне подходит к Делии Хопкинс.

— Вы правы.

Я продолжаю читать:

— «Обычно это проявляется в виде обнаруживаемой постфактум лакуны в истории жизни пациента». Опять-таки в яблочко!

— Судя по всему.

— «…в последние годы участились случаи диссоциативной амнезии, связанной с забытыми травмами, перенесенными в раннем детстве». — Я поднимаю глаза от книги. — В этом справочнике перечислены лишь те диагнозы, которые подтверждены многолетними клиническими наблюдениями и эмпирическими данными. Я не ошибаюсь?

— Нет.

— И он пользуется уважением в профессиональной среде?

— Да.

— Вы и сами прибегаете к его помощи, не так ли?

— Да, но в качестве аналитического инструмента, а не юридического. — Она смотрит на меня. — Мистер Тэлкотт, вы знаете, в каком году написана эта книга?

Я, холодея, заглядываю на обложку.

— В тысяча девятьсот девяносто третьем.

— Вот именно. До возникновения моды на подавленную память, которая привела к сотням ложных обвинений в растлении малолетних.

Ой-ой-ой…

— Доктор, скажите, а в чем различие между восстановленным воспоминанием и инициированным?

— Некоторые ученые считают, что память о травмах столь же аномальна, как и сами травмы, а потому, не имея стандартных ассоциативных связей, она задействуется реже и с большим трудом. Исходя из этого они допускают, что некоторые подробности, имеющие отношение к травмам, могут оживить и воспоминания о них.

— Значит, инициированные воспоминания нельзя просто вбить себе, так сказать, в голову. Они на самом деле существуют, просто ждут своего часа.

— Верно.

— Вы не могли бы привести пример?

— Человек может услышать выстрел — и внезапно вспомнить, как много лет назад его отца застрелили у него на глазах.

— Правда, этот сценарий ближе к тому, по которому Делия Хопкинс восстановила свою память?

Психиатр кивает.

— Возможно ли, доктор, что в нашем мозгу существует место, где воспоминания прячутся и готовятся к выходу, какие бы обстоятельства этот выход ни обусловили? Возможно ли, что восстановление памяти — это не процесс созидания, а процесс… поиска?

Это слово, конечно же, напоминает мне о Делии.

— Да, это возможно, мистер Тэлкотт.

Я делаю глубокий вдох.

— У меня все.

Прокурор снова встает.

— Если придерживаться логики мистера Тэлкотта, мисс Хопкинс вспомнила травматичные события своего детства под воздействием некоего стимула — скорее всего, дачи показаний. Тогда разумно будет предположить, что она среагировала бы схожим образом на схожие стимулы.

— Теоретически да, — соглашается доктор Реббард.

— Тогда почему она не вспомнила ничего о похищении? — Эмма делает паузу, в которую я вклиниваюсь с протестом. — У меня все.

Я снова подхожу к доктору Реббард.