На полу было неуютно. В полусне казалось, будто он завалился отдыхать в самом неподходящем месте, у входа на черную лестницу. Сквозняк, суета, всякие Дуськи-Туськи туда-сюда носятся…

Должно быть, он все-таки задремал ненадолго. Когда открыл глаза, факелы уже погасли. Но оказалось, что в темноте доска светится слабым, восковым, медовым светом. Свет падал на Нюськино серьезное личико. Стоя у доски, она сосредоточенно разглядывала фигуры.

– Отойди оттуда, – хрипло, со сна, посоветовал Обр, – а то как бы чего не вышло.

– А знаешь, тут одни появляются, а другие исчезают.

– Умирают, наверное.

– А еще они движутся. Вот, по дорогам. Если близко наклониться, все большое делается. Дома, деревья. Людей хорошо можно рассмотреть.

– Жуть! Это значит, он за каждым подсматривать мог.

– За тобой не мог. Потому и злился. А я Маркушку твоего нашла.

Обр заинтересовался.

– Ну и как он, Маркушка-то?

– Стоит на улице, говорит с кем-то.

– Не побитый, не пораненный?

– Вроде нет. Видно плохо. Там темно уже. В домах окна светятся.

– Это хорошо. Я все боялся, Корень не простит, что он нас отпустил.

– Ой. А вот, наверное, сам князь.

– Старый, седой, нога сломана?

– Ага. Ногу на подушке держит, на скамеечке. Ест чего-то.

– Вот так. Он ужинает, а я с утра не жрамши.

«Он живой, а я помру теперь», – мысленно прибавил он. Как назло, сразу захотелось пить. Целый жбан выпил бы. Скоро, скоро будут они лизать камень, чтоб хоть немного охладить горящий язык. Будут жилы грызть, чтоб хоть собственной крови напиться. Но Нюське лишний раз про их пиковое положение напоминать не стал. Пусть забавляется.

– А в Кривых Угорах и правда свадьба.

– Какая еще свадьба?

– Ну как же, я же тебе говорила. Настена за старшего Шатуна замуж выходит. Миленькая какая! Рубашку мою надела.

Полюбовалась на невесту и добавила:

– Я вот чего думаю. Это все… красивое такое. Добрыми руками сделано. С душой. Для хорошего дела, не для дурного.

– Для хорошего?! – вскинулся Хорт. – Уж мне-то можешь не говорить. Я был там, на поле! Я знаю! Тебе не понять. Тебя эта треклятая штука не видит.

– Но ведь и тебя больше не видит.

– Ну да, главное – ничего не хотеть. Чушь все это! Прям щас я много чего хочу. Ногой в челюсть господину нашему Стрепету хочу заехать? Хочу! А еще жрать хочу. Очень! Или, на худой конец, чтоб по ногам не дуло.

– Наверное, дело не в этом. Вот господин Рад. Если бы его дети рыбаками остались, разве же он бы их меньше любил? Но он захотел…

Обр вдруг замер и уставился прямо перед собой.

– Ну-ка, повтори, что я щас сказал.

– Ты жрать хочешь, – покорно вздохнула Нюська, – и это, ногой в челюсть. Ну в общем, как всегда.

– Не-не. Потом. После этого.

– Чтоб не дуло.

– Угу.

Оберон упал ничком, прижался щекой к полу, закрыл глаза, замер, принюхиваясь.

– Та-ак. Хватит прохлаждаться.

– Помирать, значит, пока не будем? – серьезно спросила Нюська.

– Не, я передумал. Неуютно тут помирать.

– Почему?

– По полу дует.

– Из двери, наверное.

– Нет. Оттуда дуть не может. Там три двери, не считая тех, что в замке, и все закрыты наглухо. А тут снегом пахнет.

– Разве снег пахнет?

– Еще бы!

Обр поднялся, исподлобья поглядел на мягко светящуюся доску. Выругался беззвучно.

– Вот что, Нюська. Держись за меня и не отпускай. Да не за руку. За рубаху держись. Ни за что не отпускай, что бы ни случилось!

– Куда ты? Там же темно.

– Ничего. По стеночке, по стеночке. Слепые же ходят.

Положил ладонь на шершавую холодную стену и, стараясь касаться ее не только рукой, но и плечом, пошел прочь от проклятой доски.

– Куда же ты? Там стена.

Они уже отошли настолько, что доска угадывалась только по пятну света на потолке.

– Ш-ш-ш! Не стена это.

– А что? – испуганно прошептала Нюська.

– На, потрогай.

Хорт в темноте нащупал ее руку, потянул вперед.

– Ой, шатается!

– Во-во. Пока при свете смотришь – стена и стена. Сплошная. Я бы к ней даже и не подошел. Здорово глаза отводит. Может, и сам хозяин не знал, что тут. Зачем ему стены-то простукивать. Он, кроме своей доски, и не видел ничего. Занавеска это. Большущая, во всю стену.

Нюська шагнула вперед, начала щупать обеими руками.

– Парча. Толстая. Старинная. Теперь так не делают. Дорогущая – страсть! Нитка золотая, нитка серебряная. Вышито что-то. Апч-хи!

– Че, пыльная?

– Ужас! Почистить надо бы.

– Нюська!

– Так ведь хорошая вещь.

– Отцепись от нее. Дальше пойдем или тут помирать будем?

– А куда дальше-то?

– Ясное дело, туда, где нас нет.

Напрягая все силы, Обр оттащил от стены тяжелый негнущийся край парчи, проник по ту сторону занавеса. И ничего не увидел. Темно было, как под землей. То есть совсем. Хоть открывай глаза, хоть закрывай – никакой разницы. Но стена под правой рукой надежно продолжалась дальше.

Прижавшись к ней спиной, присел на корточки, швырнул прямо перед собой нашаренную в кармане монетку. До противной стены монетка не долетела.

Легонько стукнула об пол где-то в отдалении. Вторую монетку сильно подбросил вверх. Эта тоже зазвенела по полу. Выходит, и потолка нет. Пещера? Но пол ровный, да и стена гладко отполирована.

– Ладно, пошли! – решил он.

* * *

Шли медленно. Обр осторожничал. Всякий раз, прежде чем шагнуть вперед, проверял надежность пола, но тот по-прежнему оставался ровным, а под рукой тянулся зернистый, выглаженный неведомыми мастерами камень.

И вдруг пальцы наткнулись на мягкое, шерстистое, волосатое. Паук! Гигантский, мохнатый. Примостился на стене и поджидает добычу!

Нет, не паук. Пещерное чудовище, с нависшей над ними оскаленной крысиной мордой!

Хорт живо отдернул руку. Подавил желание бежать сломя голову с дикими воплями, замер, прислушиваясь. Даже дышать перестал. Тихо. Никто не дышит, не шуршит, не царапается.

К пальцам пристала длинная шерсть. Обтерев руку о стену, он, стиснув зубы, снова протянул ее вперед и принялся исследовать непонятное.