Сакральное колдовское государство во главе с друидами и волхвами, спаянное жестоким террором и кровью, – бред? А ведь вполне может сложиться! И чтобы не допустить этого, нужно стать властелином Руси, путь даже пока только Северной.

Улыбнувшись, Хельги повернулся к Ирландцу:

– Поблагодари верных людей, Конхобар.

– Уже, – кивнул тот.

– Тогда теперь – наш черед. Пусть наши люди сегодня же возвращаются в Новгород к Всетиславу и передадут просьбу Хаснульфа о встрече…

– Хаснульфа?

– Да, да! Дружина Рюрика – это третья сила. И бояре должны склониться к ней, а не к волхвам. В конце концов, они же должны понимать, что дружина – и только дружина – может гарантировать порядок и походы в Империю. Вряд ли Малибор и Кармана так уж успели задурить всем головы.

– Но Хаснульф… – Конхобар немного помолчал и резко вскинул глаза. – А он сам не желает ли стать князем?

– Ума не хватит, – громко рассмеялся Хельги. – Если б можно было обойтись одной лишь грубой силой, я не сомневаюсь, что воевода поступил бы именно так! Я даже толковал с ним на эту тему… Дескать, захватить власть – полдела, надо еще суметь ее удержать, а это – расчеты, интриги, серебро… В общем, Хаснульф, – хоть и не ума палата, а сообразил, что в князья ему лезть не стоит. Быть воеводой – вполне почетная должность, но, при известном раскладе, можно ее и лишиться. Кстати, почему к Хаснульфу не подбивали клинья волхвы?

– Боятся, что их не поддержит дружина, в ней много норманнов. Что им чужие боги?

– Но ведь Рюрик был погребен по местному обряду! – Хельги с силой стукнул ладонью по столу, так что подпрыгнули кубки. – Не верю я, что волхвы не будут пытаться… Не сейчас, так позже. Надо уберечь от них дружину, Конхобар! Дружину… и Хаснульфа. – Ярл вскочил с лавки. – Действовать! Немедленно действовать!

Не прошло и пары часов, как верные люди ярла были отправлены Конхобаром в Новгород. Они шли на лыжах по льду Волхова – расстояние до города было невелико. По обе стороны реки вздымались плоские сопки, поросшие сосной, березой и елью, на склонах холмов и у подножия виднелись заросли ольхи и ракиты, перемежаемые в оврагах орешником и малиной. Тусклое серое небо, казалось, прижимало кусты к земле, покрытой слежавшимся голубоватым снегом. Посланцы ярла ходко шли по накатанному санному следу и вскоре превратились в едва заметные черные точки.

Выйдя из ворот крепости, к хлебопекам неспешно спускался молодой парень – слуга – простоволосый, с редковатой бородкою и красноватыми, слезящимися от какой-то болезни глазами. Овчинный полушубок, онучи, натянутый на самые глаза треух, мешок за плечами – парень ничем особенным не выделялся среди прочих слуг, только на груди, под рубахою, висела отрубленная куриная лапа – знак, врученный волхвом Малибором. Спустившись по склонам к давно уже топившимся печам, он, опершись на плетень, некоторое время смотрел, как, переворачивая лепешки, ловко орудуют длинными лопатами хлебопеки, потом отошел чуть в сторону, оглянулся и ухватил за рукав стоявшего в группе дожидающихся хлебов слуг парнишку:

– Здрав будь, Микул.

– И ты, Онгузе…

– По здорову ли матушка? Как зуб-то, прошел?

– Да хвала богам, ничего. Прошел зуб, не болит боле.

– Помогла, значит, травушка-то?

– Помогла. Век тебя благодарить буду!

– Не меня, – Онгуз понизил голос, – Малибора-кудесника благодари – его травка. – Помолчав, парень оглянулся по сторонам. – Есть у меня дело к тебе, Микул.

– Говори, все исполню.

– Хлебы не отнесешь ли в дом господина моего, Хаснульфа-воеводы? Я подзадержусь маленько, хочу силки проверить. Для себя ставил, не для воеводы. Ты, ежели кто наверху будет спрашивать, скажи – где-то у печей хаживал Онгуз, да, видно, подзадержался.

– Сполню.

– На вот, возьми-ка мешок. Опосля заходи на зайчатинку.

– Зайду, Онгузе.

Простившись с Микулом, Онгуз быстро пошел вдоль реки, к ольховым зарослям, оказавшись у которых, снова оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, вытащил из сугроба заранее припрятанные лыжи. Выйдя на середину реки, встал на санный путь, оттолкнулся… и вскоре уже подъезжал к новгородской пристани. Обойдя торчащий изо льда и снега вымол, сложенный из толстых серых бревен, поднялся к открытым воротам.

– На торг, человече? – спросил его вооруженный копьем стражник.

– На торг, на торг, господине, – растянув губы в улыбке, закивал Онгуз. – Хаснульф-воевода послал…

– Ну, проходи, проходи, не стой, – Стражник разочарованно отвернулся. Связываться с воеводскими слугами – себе дороже.

Пошатавшись по широкой торговой площади, на которую выходило сразу несколько улиц, Онгуз подошел к одному из дальних рядков, поманил пальцем мелкого востроносенького торговца. Тот кивнул и, попросив соседа присмотреть за товаром – глиняными свистульками, игрушками и прочей мелочью, – отошел в сторону.

– Мир тебе, дядько Крыж.

– И тебе тако же. Чего звал?

– Хозяину передай – варяг Хельги живет в избе с каким-то молодым парнем, кто такой – не знаю, может, слуга, может – так, для утехи. Окромя того, есть у варягов в городе соглядатаи. Соглядатаи эти сегодня с утра пришли в градец и сразу же ушли обратно, да быстрехонько. Видать, поручено им что-то важное. Один такой краснолицый, длинный, в полушубке нагольном, другой усатый, третий – с бородой рыжей.

– Мало ль в городе усатых, краснолицых да рыжих? – засмеялся торговец. – Ладно, передам. К кому ходят, не ведаешь ли?

– Покуда не ведаю. Вечерком служек порасспрошу. И вот что, – Онгуз замялся. – Мне б зайчатинки прикупить незадорого. Не знаешь, торгует кто ль подешевше?

– Зайчатинки, говоришь? – Крыж улыбнулся. – Эвон, к тому рядку пойди, Сарка-охотника спросишь, скажешь, что от меня, он цену и скинет.

– Вот и славно! А есть зайчатина-то у него?

– Как не быть, друже!

Вечер навалился внезапно, не как всегда, почти без сумерек. Просто с обеда еще собралась на юге, у Ильменя, густая клочковатая синь, да, быстро расширяясь, поглотила все небо. И так-то пасмурно было, а тут и совсем стемнело, тихо так стало, страшно, как бывает в затишье перед бурей. Буря, правда, слава богам, не разразилась, но снег пошел, повалил густыми пушистыми хлопьями, словно вернулась зима. И то сказать, март хоть и протальник, да на севере – месяц зимний. На улице стемнело, хотя вроде и было-то не так поздно, подзадержавшиеся хлебопеки, косясь на нависшую над головами тучу, быстро поднимались к малым воротам. Пропустив их, молодой страж потянул на себя тяжелую створку.

– Эй, эй, паря! – заголосил выбежавший из ольховых зарослей человек, в котором стражник признал одного из местных служек. Прикрикнул недовольно, чтоб пошевеливался.

– Да бегу, бегу я, – взобрался к воротам слуга и, переведя дух, вытер слезящиеся глаза. – Уф, успел.

– Проходи, проходи,