В ответ Дэвид категорично заявил, что председателем правления необходимо избрать Борю, а в правлении должно быть равное число членов с американской и советской стороны. Он невозмутимо положил на стол список из четырех человек, о которых никто из присутствующих раньше и не слышал. Спокойные объяснения Айзинского, что все документы давно готовы и что-то радикально менять уже поздно, не произвели на Дэвида никакого впечатления. Он, как говорится в России, «закусил удила». Григорий Михайлович вышел из себя. Сверкая глазами и временами переходя почти на крик, он попытался вразумить Дэвида, призывая на помощь то Борю, то Михаила Абрамовича. Родик, наблюдая за этой сценой с тайным злорадством, в этот момент простил Дэвиду его вечно кислую и недовольную физиономию и торчащие из ушей и ноздрей волосы… Неожиданно американский гость успокоился и перестал требовать введения новых членов, однако все еще настаивал на кандидатуре Бори.

Григорий Михайлович собирался председателем правления выбрать Михаила Абрамовича, но, почувствовав, что его планы рушатся, перевел обсуждение на ревизионную комиссию, предложив в ее состав Сашу и двух человек из списка Дэвида, вероятно полагая, что это его успокоит. Дэвид, однако, ко всем своим прочим недостаткам, оказался чрезвычайно упрямым. Родик, внутренне ликуя, ни во что не вмешивался. Начался «бой»… Родик впервые видел Айзинского в таком состоянии — тот практически не контролировал себя. Временами он обращал взор на Родика, ища его поддержки, но Жмакин сперва безучастно молчал, а потом, сославшись на необходимость присутствия на выставке «Малоэтажная Россия», где он демонстрировал первый опытный пресс, вообще покинул совещание. Более того, вечером он позвонил Григорию Михайловичу и уведомил, что ближайшие два дня на работе не появится, поскольку на выставку приехали чиновники из Таджикистана, и он, по понятным причинам, обязан быть с ними. При этом Родик не сдержался и ехидно заметил, что Гриша справится сам, что он полностью ему доверяет и обещает соблюдать банные договоренности.

О дальнейшем развитии событий Родик узнал из рассказов. Причем истории у каждого рассказчика были свои. Результат превзошел самые лучшие его ожидания. Председателем правления выбрали Борю, членами правления с советской стороны стали Михаил Абрамович и Родик. Саша, Юра и неизвестный американец попали в ревизионную комиссию, а гендиректором назначили Григория Михайловича.

— Родик, мы привыкли подходить к документам формально, — восхищался Юра, — а они — американцы — в каждом слове ищут ущемление своих интересов. Смотри. Дэвид не внес никаких финансов, а выбил для себя массу привилегий. Нам надо многому у них учиться…

— Я думаю, здесь все проще, — отозвался Родик, — он просто алчный человек, ничего не понимает в нашей специфике, а нас считает дебилами.

— Не скажи… Хотя алчность тоже присутствует. И насчет понимания — могу заверить тебя, что он очень грамотный и знающий.

— Вся его грамотность стоит две копейки. Он не понимает, что контролировать прибыли не сможет. Мы не Америка, у нас нет прозрачности, а если сделать все легально, то налоги будут такими, что и начинать бизнес не стоит. Уверяю тебя, он никогда официально даже одного доллара от нашего предприятия не получит. Да и вообще, он мечтает о несбыточном. Нам пока учиться у него нечему, а вот ему неплохо бы поучиться у нас. Однако когда он это осознает, будет поздно. Ему бы с русскими пословицами и сказками ознакомиться. «Погнался за топорищем, а топор утопил». Или понять, что герой русских сказок — бездельник Иван-дурак… Впрочем этот шлимазл[70]меня сейчас мало интересует, он свое дело сделал. А вот Боря меня беспокоит. Что-то он не договаривает. Может, какую-то свою игру затеял? Нал хотел за Дэвида получить. Председателем правления стал…

— Возможно, ты и прав… Время покажет. Да, кстати, Гриша очень эмоционировал. Я его таким никогда не видел. Какая ему разница, кто будет в правлении? Мы же все друзья. Все решаем вместе…

— Гриша понимает, что правление назначает и снимает гендиректора, и хочет максимально уменьшить вероятность своей замены. Хотя… Может, что-то другое, Гриша — сложный человек.

— Думаешь?.. А почему тогда ты ведешь себя так спокойно?

— Меня на все не хватит. Ты же знаешь, сколько у меня дел. Совместное предприятие нам с тобой нужно только для внешнеэкономической деятельности. Мне с моей прошлой секретностью светиться не нужно. Отвечать за Гришины кредитные обязательства я тоже не хочу. В общем, по-моему, все развивается правильно. Ну, а если вдруг что-то изменится — разберемся. Не забывай: нас большинство. «Поп свое, а черт — свое».

— Что-то ты, Родик, тоже не договариваешь… И вообще, твои пословицы надоели.

— Они не мои. Это народная мудрость. А правда всегда надоедает быстро. «Всяк про правду трубит, да не всяк правду любит». «Правда глаза колет»…

— Уймись. Не доводи до греха…

Глупо строить планы на всю жизнь, не будучи господином даже завтрашнего дня.

Сенека

Страна уже три недели обсуждала одну тему — выборы президента РСФСР. И вот, наконец, огласили очевидное — Ельцин. Его красочно, не по-советски, привели к присяге, наделили какими-то особыми полномочиями, и он стал тянуть государственное одеяло на себя, жестко разделяя Россию и Советский Союз. Горбачев, практически потерявший авторитет, противопоставить ничего не мог.

В результате такой борьбы каждый день рушились недавно казавшиеся незыблемыми советские устои. Ценности социализма перестали интересовать людей. Страна в ожидании чего-то судьбоносного остановилась и начала нищать. В магазинах пропадали самые простые продукты. Бабушки во дворах шушукались о надвигающемся голоде и близком конце света, что успешно опровергали множащиеся по всей стране толкучки и рынки, переполненные низкосортной контрабандой, способной удовлетворить любые запросы неприхотливого советского обывателя. Купить тут можно было почти все, но неуемный рост цен заставлял думать о том, что завтра это изобилие станет недоступным. Молодежь ринулась на рынки — за одеждой, электроникой и другими импортными вещами. Старшее поколение, проводя известные аналогии, пыталось запастись впрок любыми товарами в государственных магазинах. Малогабаритные квартиры и гаражи превращались в мини-склады, где в новых ванночках для купания детей хранили соль, в коридорах стояли никому не нужные стиральные доски, маскирующие мешки с мукой и сахаром. Скупали все, что можно было достать в оскудевшей государственной торговой сети, тратя последние сбережения и скудную зарплату.

Всеобщее беспокойство не обошло стороной и Родика. Он на всякий случай сложил в гараже почти два десятка канистр с бензином и заставил жену законсервировать огромное количество мяса, овощей и фруктов, которые для него не составило труда добыть, правда с многократной переплатой, все на той же продуктовой базе у Киевского вокзала. Происходящее в стране его волновало, но не страшило. Имеющийся запас валюты и материальных ценностей, по его мнению, гарантировал долгое и безбедное существование. Пугало другое. Покупательская способность качественно изменилась. То, что хотели вчера, не брали сегодня. Он беспомощно наблюдал за тем, как его мелкие производства медленно отмирают или попадают в водоворот конкурентной борьбы с контрабандой.