– Странно-о… – протянул я, – очень тихо. Такое впечатление, что они засаду устроили; тогда зачем костер? Пошли все-таки глянем.

Противоположный берег оказался круче того, по которому мы спустились, поэтому мы карабкались долго – лезть-то надо было тихо. Потом нам попался резко выступающий каменный карниз. Я пошел в обход справа, Сергей – слева.

Подтянувшись за ветку оливы, склонившейся над выступом, я выбрался на камень. И буквально нос к носу столкнулся с человеком.

Сергей был прав – это оказался мальчишка. Чем-то похожий на Вадима (только черноволосый) – такой же круглолицый, не очень высокий, но широкоплечий. Одетый в кожаные штаны и низкие сапоги с ремнями, он, очевидно, стоял и прислушивался – не видя, но слыша меня, – когда я выскочил перед ним, он отскочил и выхватил из-за голенища длинный, плавно изогнутый нож, выставив перед собой безоружную левую руку с растопыренными и согнутыми пальцами. Я вытолкнул в руку дагу, которую сжимал в зубах. Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга и не двигаясь. С другой стороны на каменный карниз выбрался Сергей; бесшумно ступая, пошел сзади к мальчишке, но между нами и им на камень соскочила рослая белокурая девчонка – тоже в коже, босиком, но с длинной шпагой в руке; синеватое лезвие описало шипящую «восьмерку» и закачалось, словно гадюка перед броском. Сергей, мгновенно прикрыв живот и грудь рукой с дагой, выхватил палаш.

– Стоп, стоп, – быстро сказал я. – Мы свои, вы свои. Все свои.

– Русские? – спросил мальчишка, но не оглянулся и не опустил засапожник, явно отточенный, как бритва.

– В основе своей, – ответил я и, нарочито медленным движением убрав дагу, показал пустые руки. – Мы не враги.

– Откуда нам знать. – Девчонка говорила по-русски, но с гортанным немецким акцентом, – может быть, они люди Мясника?

– Нет, фроляйн, – на плохом немецком возразил Сергей, тоже убирая палаш, – мы не имеем отношения к Нори Пирелли. Мы, наоборот, – вроде как идем на него походом.

– Вильма, убери шпагу, – сказал темноволосый «двойник» моего дружка. – Сейчас разберемся.

* * *

Судьбы Сергея Лукьянко, нашего, советского парнишки из Алма-Аты, и австриячки Вильмы Швельде были, в общем-то, неинтересными и обычными. Сергей со своими друзьями попал сюда с Медео два с небольшим года назад, Вильма – из Альп вот уже шесть лет. Прошедшей зимой урса разбили друзей Сергея в Молдавии, а товарищей Вильмы – на юге Италии. Остатки отрядов встретились в Югославии, но в марте и эту небольшую группку почти полностью перебили. Вильма и Сергей спаслись чудом и добрались сюда, но интересным было то, что напали на них в Югославии не урса, а как раз ребятки Мясника! Так что новенькие присоединились к нам с закрытыми глазами. Я лично был только рад появлению еще двух бойцов. Вильме, правда, Франсуа предложил было уйти к нашим девчонкам, но австриячка просто посмотрела сквозь француза, и тот отошел…

…Произошло это еще тем вечером, когда наш отряд только собирался отправиться в поход недалеко от пещеры Тезиса, а вот теперь почему-то вспомнилось. Мы жгли костры и отдыхали. Было немного странно видеть почти сотню вооруженных мальчишек и девчонок, ходивших, лежавших, перекликавшихся, что-то певших, жевавших, смеющихся у нескольких костров. Чем-то это напоминало турслет в особо романтических условиях.

Я аккуратно затачивал кусочком песчаника режущую кромку палаша, весело поглядывая по сторонам и прислушиваясь к тому, как Игорь Басаргин смешит собравшихся вокруг, читая на память филатовского «Федота-стрельца». Читал он, по-моему, даже лучше самого Филатова.

Царь:

Али рот сабе зашей —

Али выгоню взашей!

Ты и так мне распугала

Всех заморских атташей!

Из Германии барон

Был хорош со всех сторон —

Но ты ж и тут не утерпела,

Нанесла ему урон!

Кто ему на дно ковша

Бросил дохлого мыша?!

Ты же форменный вредитель,

Окаянная душа!

Совершенно неожиданно вмешалась Наташка Мигачева. Скорчив физиономию базарной торговки (что при ее раскосых глазах и круглом плутоватом лице было довольно просто), она вступила сварливым голосом:

Как же, помню! Тот барон

Был потрескать недурен!

Сунь его в воронью стаю —

Украдет и у ворон!

С виду гордый: «Я-а» – да «я-а»,

А прожорлив – что свинья.

Дай солому – съест солому,

Чай, чужая, не своя…

Я попробовал острие палаша пальцем и, оставшись доволен, поднялся, потягиваясь.

– Пойду пройдусь, – вполголоса бросил я Вадиму, который, смеясь, мельком кивнул.

Неспешно, лениво я побрел в темноту – от костра к костру, ощущая какую-то веселую пустоту и тихонько посвистывая сквозь зубы. Трава под босыми ногами была еще теплой, мягко-шелковистой.

Около соседнего костра мальчишка с копной медных кудрей наигрывал простенький мотив на самодельной блок-флейте. Девчонка из отряда Франсуа напевала по-французски, и я неожиданно понял, что улавливаю суть – через слово, но улавливаю…

Жизнь драгоценна – да выжить непросто —

Тень моя, тень на холодной стене…

Короток путь от мечты до погоста —

Дождик осенний, поплачь обо мне…

Печальная была песенка, а голосок девчонки – чистый, как звон хрустального бокала. Я постоял, слушая еще, но смысл рассыпался на отдельные слова, остался только красивый голос, сплетавшийся с посвистом флейты. И я двинулся дальше.

Возле другого костра кто-то из русских Франсуа вспоминал под общий хохот, как они встретились – в свое время – с пятью девчонками, попавшими сюда с сумками, полными черного хлеба, без которого все к тому времени уже обалдели. Я сглотнул слюну, на миг ярко-ярко представив себе вкус и – главное! – запах свежего черного хлеба. Из магазина лично я домой никогда не доносил хлеб с необкусанной горбушкой…

Я вздохнул и, передернув плечами, зашагал обратно – к своему костру. Точнее – к тому, у которого сидел вначале. И еще издалека услышал бесшабашный, сильный голос Кристины – стоя возле огня, она пела, и как пела – я даже не помню, чтобы слышал от нее еще когда-нибудь такое…

Как за черный Терек,

Как за черный Терек

Ехали казаки – сорок тысяч лошадей…

И покрылся берег,

И покрылся берег

Сотнями порубанных-пострелянных людей…

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим светлым князем не приходится тужить!

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим светлым князем не приходится тужить!

А первая пуля,

А первая пуля,

А первая пуля в ногу ранила коня!

А вторая пуля,

А вторая пуля,

А вторая пуля в сердце ранила меня…