Но Эфира не остановилась. Она подошла к богу поближе, достаточно близко, чтобы коснуться его.

– Прости, Беру, – сказала она. – Я тебя люблю.

Она закрыла глаза и обхватила пальцами запястье Беру вокруг черного отпечатка руки.

Священное слово прожгло их обеих.

Беру не помнила свою первую смерть. Она помнила только то, что было после, цепкую хватку сестры за руку и тишину, окружившую их.

Но теперь она чувствовала, что каждая секунда растянулась на целую жизнь.

Священное слово сверкнуло над богом, и Беру почувствовала, как оно бежит по ее венам. Этот жар обжигал ее до костей.

В ее голове бог вопил. Он помнил холодный свет создания. Мучения тех первых веков. Агонию становления чем-то.

И Беру это помнила. Как мир появился в хаосе, темноте и свете.

Смерть была похожа на это.

Судороги бога охватили и ее. Он вспыхивал, как звезда, яркая и горячая, проглатывал холодное, темное пространство вокруг себя.

Она ждала мгновения, когда он сожжет ее в ничто, но оно так и не наступило.

Внутри она чувствовала свое присутствие сильнее, чем раньше. Нити вибрирующей эши сплетались вокруг нее.

Вот чем когда-то был бог, поняла она. Он был всем.

И, когда пророки убили Бога, его отрезали, оторвали от эши остального мира.

Голос в ее голове, создание, взявшее контроль над ее телом, не было богом. Точнее, это была только его часть.

Теперь она это видела.

Она видела все позабытые части.

«Я знаю тебя», – подумала она, когда почувствовала, как эша мира тянется от нее. Как и когда-то, бог был всем, он был и ею.

Бог кричал внутри нее, и Беру окликнула его:

«Ты любил их. Любил их, созданных тобой существ, которые стали меньше и больше того, что ты задумал. Ты любил их, даже несмотря на их злость и эгоизм. Ты любил их в горе и радости, в их изъянах и во всем, что не мог понять».

– Нет.

«Ты любил их, даже когда они предали тебя».

Она помнила. Его творения, смертные, созданные им. Как они сделали бога большим, чем то, чем он когда-то являлся. Как они дали ему слишком много силы. Как они создали собственные воли, как и он когда-то свою.

«И даже теперь ты их любишь».

– Ты ошибаешься.

«Я вижу это в твоем сердце».

– Любовь для людей.

«И для богов».

Беру потянулась к богу, каждая ниточка ее эши натянулась, пока он продолжал гореть.

«Я знаю твое сердце. Оно и мое. Я знаю твой разум. Он и мой. Я знаю твою любовь. Она и моя».

Голосом, заставившим небеса содрогнуться, Беру произнесла имя бога. Имя, жившее в его сердцевине, связывающее его, распустившее его. Оно не было похоже на имена, которые себе давали смертные, но имя, существовавшее в языке всех, языке, который составлял вселенную, в вибрации и резонансе, громе и свете.

Она произнесла имя бога, но это было и ее имя.

Имя девочки, прощавшейся с сестрой в тени акации. Девочки, нанизывающей бусинки и стекло на нитку, выискивающей красивые вещички в уродливом жестоком мире. Девочке, стоявшей рядом с Гектором в тайном гроте, неспособной скрыть наполнявшую ее сердце любовь, словно выливающаяся за края чаши вода.

Девочке, которая жила, умерла, а потом жила снова.

Имя было ношей, горем и искуплением. Оно было любовью, радостью и добротой. Оно было злостью. Оно было яростью, успокоенной любовью. Оно было надеждой. Воскрешением и перерождением.

И бог ответил ей, окликая, пока их голоса не превратились в один и Беру больше не слышала его, больше не чувствовала его волю отдельно от своей.

Она пропела имя бога, и вселенная ответила.

* * *

Тьму пронзил свет.

Беру чувствовала, как дыхание наполняет легкие. Она встала на ноги и увидела под собой скалу, обожженную и ставшую ярко-белой в узоре многоконечной звезды. Она стояла в ее центре.

У ее ног на земле сидела Эфира, обхватив руками голову и защищаясь.

Беру протянула руку и коснулась ее плеча. Эфира вздрогнула, но потом убрала руки от головы и подняла взгляд на Беру. Ее глаза были полны слез.

– Беру?

– Это я, – подтвердила Беру. – Но и… не я.

– Бог. Он… его нет? – спросила Эфира.

Беру покачала головой:

– Он теперь часть меня.

– Что это значит?

– Что я больше не наврежу тебе. Не сделаю больно. – Она оглядела остальных, замерших на месте и взирающих на нее в ужасе и изумлении. – Никому из вас.

Ее взгляд нашел место, где лежало тело Гектора. Над ним сидели Хассан и Кхепри. Беру подошла к нему, заметив, что Хассан вздрогнул при ее приближении.

Она почувствовала натяжение смертного сердца в груди, почувствовала резкую боль утраты, даже понимая, что она – по крайней мере, ее часть – убила его. Но даже эта боль отличалась от той, которую она испытывала, будучи просто человеком. Она чувствовала, как его эша, священная энергия, которая принадлежала именно Гектору, растворяется в воздухе и возвращается в землю. Возвращается в нее. И на мгновение она увидела, что с ней станет: она обретет новую форму, станет новой жизнью.

Она повернулась к другим. Антон смотрел на нее, и на его бледном лице была написана усталость. Рядом с ним сидел Джуд, полный горя и надежды. Илья осторожно рассматривал Беру. Кхепри смотрела на нее с восхищением и некоторым страхом, но не без искры храбрости, которая всегда задерживалась в ее глазах, словно она готова бросить вызов миру, если понадобится. На лице же Хассана были написаны задумчивость и подозрение.

И наконец Эфира, смотревшая на Беру с любовью. Всегда с любовью.

– Я не та девушка, которую ты хотела спасти, – сказала она Эфире. А потом обратилась к остальным: – Но и не древний бог, которого вы хотели убить. Бог мертв. Как и девушка.

– Тогда что ты такое? – спросил Антон.

Она рассказала им правду.

– Не знаю. – Она больше не была смертной. Но ее смертное сердце продолжало биться. – Но можете быть уверены, я вам не наврежу. Не наврежу людям.

– И как мы можем в это верить? – спросил Хассан.

– Наверное, вам просто нужно поверить.

И она докажет, что заслужила эту веру.

Антон наблюдал, как яркий свет обволакивает Беру или то, что когда-то было ей. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и, когда свет погас, ее уже не было.