— А как Джон? — вполголоса спросил Гарри.

— Как видишь, — пожала я плечами. — Я ни о чем не рассказывала ему. Он совершенно некомпетентен в таких вопросах. Если он будет продолжать так пить, то я напишу его отцу и мы поинтересуемся, можем ли мы распоряжаться его долей состояния Мак-Эндрю. Ему нельзя доверять деньги. Он пропьет все завтра же.

Гарри кивнул, не отводя глаз от спины Джона.

— Он стыдится той ошибки, которую он допустил с маминым лекарством? — поинтересовался Гарри.

— Я полагаю, — ответила я. — Но он не делился этим со мной. Он знает, что я не смогу простить ему той ночи. Если бы он тогда так не напился, наша дорогая мамочка была бы жива. — Я прижалась лицом к оконной раме. — Я не могу сдержать слез, когда думаю, что этот клоун посмел небрежно приготовить ей лекарство.

Лицо Гарри вспыхнуло от гнева.

— Я прекрасно понимаю тебя, — сказал он. — Если б мы только знали наверняка. Но, Беатрис, мы не можем быть уверены. У нее всегда было слабое сердце, и нас предупреждали, что придет день и мы лишимся ее.

— Ужасно, что это произошло из-за его глупости, — воскликнула я.

— Не понимаю, что могло вызвать мамин приступ. — Его глаза трусливо заглянули в мои. — Джон говорил с тобой об этом?

— Нет. — Настала моя очередь лгать. — Приступ случился как раз перед тем, как мама вошла в гостиную. Возможно, она слишком быстро поднялась по лестнице. Джон понятия не имеет, отчего это могло произойти.

Гарри согласно кивнул. Когда реальность пугала его, ложь ему нужна была, как глоток воздуха.

— Я понимаю, что мы ни в чем не можем быть уверены, — тихо продолжила я. — Но всему дому известно, как пьян он был тогда. Разумеется, я не смогу простить его. И конечно же, ему стыдно. Он нигде не показывался с тех пор. Его ни к кому не приглашают, даже к беднякам.

— Это особенно горько для него, — согласно кивнул Гарри.

Джон шел по тропинке, ведущей в сторону беседки, едва волоча ноги. Войдя туда, он буквально рухнул на скамью.

— Естественно, — ответила я. — Вся его жизнь и вся его гордость заключались в его профессии. Я думаю, он предпочел бы умереть.

Напряжение моего голоса почувствовал даже мой брат.

— Ты ненавидишь его так сильно? — переспросил он. — Из-за мамы?

Я кивнула.

— Я не прощу ему его поведения с мамой, его обращения со мной, его профессиональных неудач. Я презираю его за пьянство в ту ночь и во все последующие. Жаль, что я вышла за него замуж. Но при твоей поддержке и помощи, Гарри, будем надеяться, он не сможет навредить мне.

— Да-да, это жестокое разочарование для тебя, Беатрис, — поддержал меня Гарри. — Но здесь, со мной, ты в безопасности. Если его отец действительно перепишет его долю на тебя, то Джон не сможет причинить тебе никакого вреда. Ему придется довольствоваться рентой, которую ты ему дашь, и он будет жить только там, где ты ему позволишь.

— Да, все будет именно так, — кивнула я, обращаясь больше к самой себе. — Во всяком случае, нам надо поскорее разузнать о майорате все, что возможно.

Прошло долгих два месяца, пока мы получили первые известия. Юристы подняли свои пыльные фолианты и сквозь сотни лет проследили историю Вайдекра до того момента, когда было принято решение об исключительном наследовании. Это был общепринятый путь. В те далекие дни, когда мои предки впервые пришли в Вайдекр и увидели его дремлющие холмы, островки грязи, крытые дранкой нищие лачуги, они сами были жадными до земли воинами, пришедшими с норманнскими завоевателями, они нуждались в женщинах лишь постольку, поскольку те могли рожать и воспитывать для них сыновей. Ничто другое не представляло для них ценности. Разумеется, они установили закон, по которому только мужчины могли владеть землей.

И никто никогда не менял его.

Целые поколения женщин жили на этой земле. Выходили замуж, вынашивали детей, рожали. Матери и жены наследовали ответственность, но не власть, поскольку мужья и сыновья отдавали приказы, брали доходы и брали их самих. Сквайры, ушедшие в Крестовые походы на целые годы, оставили свои земли на попечение женщин и, вернувшись, нашли поля ухоженными, урожай собранным, дома отремонтированными и землю плодородной. Странники на своей родной земле, загоревшие под чужим солнцем, они без тени сомнения отобрали власть у женщин, которые вложили свою жизнь и свою любовь в процветание и могущество Вайдекра и нашего дома.

Они все похоронены в вайдекрской церкви, эти странствовавшие лорды. У нас в доме остались их портреты, в полном вооружении, с набожно сложенными руками. Я иногда представляла, как они лежали в постели подле своих спящих жен, уставившись пустыми глазами в потолок, и видели перед собой пустыню, банды неверных и далеко на горизонте — Иерусалим.

Их жены так же уставали и так же глубоко засыпали, как бывало со мной после тяжелого дня работы в поле или за рабочим столом. Иногда им, наверное, приходилось считать овец, и они, как и я, целые дни проводили в седле, сгоняя глупых животных в отары и крича, как крестьянки, на собак. Жены крестоносцев уставали так же сильно и засыпали так же крепко, как я, — сном женщины, на плечах которой и дом, и земля. У нас не было времени мечтать или гоняться за битвами или славой. Мы были оставлены наедине с домом и землей, ждущими наших рук, и на нашу долю не осталось ни славы, ни власти, ни богатства.

Сквайры Вайдекра не принадлежали к знати, как Хаверинги, или к богатым торговцам, как де Курси. Они оставались дома немного больше, чем эти великие мужи, но им тоже много пришлось побродяжничать с Вайдекром в сердце и его деньгами в котомке. Долгие годы они прожили в изгнании, пытаясь убедить армию круглоголовых[18]оставить сено на лугах, а лошадей — в поле.

Во времена Протектората вайдекрские женщины жили изгнанницами на собственной земле, оставаясь спокойными и полными достоинства и надеясь только на то, что им позволят не уходить из родной усадьбы. Конечно, им удалось достичь этого. Разве есть женщина, которой неизвестно, как стать почти невидимой и сконцентрироваться только на выживании — без власти, без денег и без всякой помощи?

Когда пришел Стюарт, сквайры вернулись домой с триумфом, и их встретили усталые бледные женщины, у порога робко приветствующие возвращение хозяина. Едва сойдя с лошади, они уселись в хозяйское кресло, будто никогда не покидали его. И жены покорно вернули им свои книги, ключи и все полномочия, будто они никогда не знали ничего, кроме рукоделья, и не годились ни на что иное, кроме как составлять букеты и петь песенки.

Моя прапрапрапрабабушка была одной из таких женщин. Каждый день я проходила мимо ее портрета, на котором она была изображена в декольтированном платье. У нее были полные белые руки и ротик бантиком, как у всех женщин того времени. Безвольная складка возле губ слегка напоминала рот Гарри. Но мне хотелось думать, что на самом деле рот ее был крепко сжатым, а подбородок — твердым, как у меня. Кроме того, я узнавала себя в ее глазах, хотя они у нее были голубые. Но в их глубине что-то таилось: какая-то настороженность, подозрительность, — как будто она так же хорошо, как я сама, знала, что женщина может работать, может беречь, но она никогда не сможет владеть чем-то. И всегда, проходя мимо ее портрета, я задумывалась над тем, как ей удавалось спрятать свою ненависть и гнев, когда она покидала хозяйское кресло ради гостиной. Я постараюсь избежать такой участи.