Штрафники лежали перед немецкой траншеей на открытом поле и в мелком кустарнике, а немец “молотил” это поле, перепахивая и землю, и кусты, и тела людей… Отошло нас с батальоном штрафников всего семь человек, а было всех вместе — 306 (атаки на этом участке так и не было)».

Можно привести и свидетельство из письма домой одного немецкого солдата летом 43-го:

«На вновь занимаемой территории Красная Армия призывала все население, мужчин и женщин. Сформированные из них трудовые батальоны используются для увеличения массы атакующих. Не имело значения, что эти призывники необучены, большинство из них без оружия, а многие — без сапог. Взятые нами пленные говорили, что безоружные рассчитывают взять оружие у павших. Эти невооруженные люди, вынужденные идти в атаку, подозревались в сотрудничестве с нами и платили буквально своими жизнями за это подозрение».

Атаки, которые предпринимали части, сколоченные из «оккупированных», фактически ничем не отличались от атак штрафных рот и батальонов. Тот же Дятлов описывает один бой в Белоруссии в декабре 1943 года:

«Мимо, по ходу сообщения прошла цепочка людей в гражданской одежде с огромными “сидорами” за спиной. “Славяне, кто вы, откуда? — спросил я. — Мы с Орловщины, пополнение. — Что за пополнение, когда в гражданском и без винтовок? — Да сказали, что получите в бою…”

Удар артиллерии по противнику длился минут пять. 36 орудий артиллерийского полка “долбили” передний край немцев. От разрядов снарядов видимость стала еще хуже…

И вот атака. Поднялась цепь, извиваясь черной кривой змейкой. За ней вторая. И эти черные извивающиеся и двигающиеся змейки были так нелепы, так неестественны на серо-белой земле! Черное на снегу — прекрасная мишень. И немец “поливал” эти цепи плотным свинцом. Ожили многие огневые точки. Со второй линии траншеи вели огонь крупнокалиберные пулеметы. Цепи залегли. Командир батальона орал: “Вперед… твою мать! Вперед!.. В бой! Вперед! Застрелю!” Но подняться было невозможно. Попробуй оторвать себя от земли под артиллерийским, пулеметным и автоматным огнем…

Командирам все же удавалось несколько раз поднимать “черную” деревенскую пехоту. Но все напрасно. Огонь противника был настолько плотным, что, пробежав пару шагов, люди падали, как подкошенные. Мы, артиллеристы, тоже не могли надежно помочь — видимости нет, огневые точки немцы здорово замаскировали, и, вероятней всего, основной пулеметный огонь велся из дзотов, а потому стрельба наших орудий не давала нужных результатов».

По сути своего положения «оккупированные», т. е. призванные из числа тех, кто находился под вражеской оккупацией, ничем не отличались от штрафников. Последним выдавали поношенное и дырявое обмундирование, нередко снятое с трупов, им не полагались ордена и звездочки на пилотки. Первых вообще не обмундировывали, а нередко еще и не вооружали. Вот и шла в бой «лапотная пехота» в пальто и пиджаках, реализуя на практике знакомый еще с Первой мировой войны лозунг: «Оружие добудете в бою!». Шансов погибнуть у штрафников было даже меньше, чем у призывников с оккупированных территорий. Штрафники-то худо-бедно немного воевать умели. «Оккупированные» же, не имея в большинстве своем никакой боевой подготовки, а порой и оружия, при атаках на неподавленную систему обороны становились всего лишь хорошими мишенями для немецких орудий, минометов и пулеметов.

Тут была не только всеобщая нерадивость советского командования сверху донизу, но и определенный политический расчет. Жители оккупированных территорий поголовно подозревались в сотрудничестве с немцами. Сталина, Берию, Абакумова и чинов НКВД и «Смерша» рангом пониже не волновало, что основная часть коллаборационистов, особенно те, кто запятнал себя участием в расстрелах евреев, цыган и заложников, в операциях против партизан и службе в вермахте и СС, отступили вместе с немцами. Оставшиеся ведь подвергались воздействию нацистской пропаганды, служили в оккупационных учреждениях, работали в школах и больницах, открытых с разрешения оккупантов. Хотя бы этим они уже виноваты перед советской властью и должны теперь искупать свою вину кровью. А НКВД после войны меньше работы будет. И обмундировывать и вооружать призванных непосредственно в части все равно не имелось никакой возможности. Ведь в частях практически отсутствовало дополнительное обмундирование и был лишь очень небольшой запас стрелкового оружия, подобранного на поле боя или изъятого у раненых перед отправкой в госпиталь. Вот и получалось, что «пиджачники» имели в лучшем случае одну винтовку на троих, а то и на десятерых. Их главной задачей было своими телами подорвать минные поля, вынудить немцев расстрелять по атакующим боезапас, измотать неприятеля, чтобы потом более боеспособные кадровые части (где пополнение было в основном из госпиталей и районов глубокого тыла, прошедшее хоть какую-то подготовку) смогли выбить ослабленного противника с занимаемых позиций. Те «оккупированные», кому посчастливилось уцелеть в первых атаках, в дальнейшем постепенно получали оружие, форму и уже ничем не отличались от обычных солдат, точно так же, как и искупившие свою вину штрафники.

Вот что пишут бывшие военнопленные И.А. Дугас и Ф.Я. Черон:

«Как правило, освободив от немцев определенную территорию, советское командование собирало все военнообязанное население и, часто без оружия и военной формы, гнало его в бой. Так, например, было в харьковском наступлении мая 1942 года. Солдаты называли наспех мобилизованных “воронами” (по темной гражданской одежде). В наступлении “ворона” могла быть вооружена лопатой, штыком, в редких случаях винтовкой, из которой она не умела стрелять. Вопрос: кем считать этих “ворон”, попавших в плен, — солдатами, гражданскими лицами или партизанами? Немцы поступали так: если у “вороны” была наголо под машинку острижена голова или же она имела винтовку — “ворона” считалась пленным. Иногда немцы “ворон” просто выгоняли, даже не рассматривая прическу. Со стороны советского командования было преступлением посылать в бой этих людей».

Не приходится сомневаться, что несчастных «ворон» все же надо считать красноармейцами. Ведь на отражение их безумных атак немцы точно так же тратили боеприпасы, как и в случаях, когда атаковали красноармейцы в форме. Со временем уцелевшие «вороны» получали и винтовки, и обмундирование, но шансов дожить до конца войны у них было немного.

Когда советские войска перенесли боевые действия в Германию и оккупированные и союзные с ней страны, резервом для призыва непосредственно в части становились освобожденные из лагерей пленные и «остарбайтеры». Так, 7 апреля 1945 года начальник Политуправления 1-го Украинского фронта генерал- майор Яшечкин докладывал начальнику Главного политического управления Красной армии Щербакову:

«За время боев на территории Германии соединения и части фронта несколько восполнили свои боевые потери в людях за счет советских граждан призывного возраста, освобожденных из немецкой неволи. На 20 марта было направлено в части более 40 000 человек.

Подавляющее большинство этого пополнения состоит из украинцев и русских в возрасте до 35 лет. В среде нового пополнения имеются военнослужащие, бывшие в немецком плену, в том числе офицеры в звании младший лейтенант, лейтенант, старший лейтенант, капитан. Некоторые бойцы и офицеры, освобожденные от немецкого плена, имеют ранения и правительственные награды, полученные в боях с немецкими захватчиками до момента их пленения немцами.