Войдя, она остановилась сразу за порогом, только сместилась в сторону, чтобы не загораживать свет. Когда глаза ее привыкли к тьме, она разглядела очаг в середине, стол, какие-то полки с горшками, широкую скамью-лежанку, вроде бы ларь в углу – и все. У входа были свалены дрова – сушняк, наломанные сучья.

– Жаль, подкрепиться здесь нечем. – Кетиль с сожалением огляделся. – Вода, если захочешь пить, там, – он махнул рукой в стену, – в распадке есть ручей, видать, она туда ходила за водой. А я пойду назад, гляну, как там дела.

Он с неохотой поднялся с ведьминой лежанки и поковылял к двери.

– Не уходи никуда, – велел он, оглянувшись. – Я разведаю, за кем остался верх, и приду за тобой. Тогда и подумаем, как дальше быть.

Он вышел. Гуннхильд выглянула в дверь, но его рядом уже не было – нищий растворился в ельнике, ушел под землю, как тролль.

Она прошла к лежанке и села на краешек. Дверь закрывать не стала, чтобы не остаться в полной темноте. Сердце успокоилось, настала тишина. Полная тишина леса: если послушать такую несколько мгновений, начнет казаться, что и тебя самого вовсе здесь нет. Гуннхильд глубоко вдохнула. В избушке пахло затхлостью и прелью – она была необитаема уже несколько месяцев, запах дыма, живого человека совсем выветрился. Это если считать, что ее прежняя хозяйка была живым человеком…

Где же теперь Ингер? Удалось ей найти где-то укрытие или ее схватили норвежцы? Нет, женщина в длинных ярких одеждах, хорошо заметная и среди деревьев, и среди своих служанок, убежать от мужчин не могла. И если ее не спасло чудо… Но едва ли боги так расщедрились, что послали по чуду каждой из них. Что же будет с бедной Ингер? С Рагнвальдом? Он не вынесет, если его жена попадет в руки Хакона, он немедленно отправится ее спасать.

Рагнвальд… Отец… Горм… Харальд… Все, кто был ей дорог, в эти мгновения яростно бились с войском норвежцев. Звуки боя не могли долететь на такое расстояние, но Гуннхильд отчетливо сознавала: сейчас решается и ее судьба. Что с ней станется, если… Если ее отец и брат погибнут, это еще не будет гибелью Южной Ютландии – Кольцо Фрейи у нее. Гуннхильд в испуге вцепилась в собственное предплечье и с облегчением вздохнула – браслет был на месте, она не потеряла его во время бешеного бега через лес.

Гуннхильд вынула из-под рукава свое сокровище и положила на колени, любуясь переплетениями сквозного узора. Алые самоцветы в чашечках цветов сейчас казались черными, а сам браслет, удивительно искусное драгоценное изделие, был как слеза солнца, случайно упавшая во тьму подземелья.

Что же будет? Если отец и Рагнвальд погибнут… Если Горм окажется разбит… Кетиль выведет ее отсюда, наверное, поможет добраться до фьорда Сле: к счастью, туда можно попасть по суше, вдоль Ратного пути. Надетых на ней колец и ожерелий с избытком хватит, чтобы купить в какой-нибудь усадьбе лошадей, оплатить ночлег и еду, даже нанять кого-нибудь для охраны по пути. А дома хёвдинги Хейдабьора поддержат ее, тем более что она – Госпожа Кольца, и Кольцо Фрейи она сохранила.

Но женщина не может править страной одна, ей нужен муж, конунг! А она… Гуннхильд опустила голову: даже то, что Южная Ютландия останется без конунга, волновало ее сейчас гораздо меньше, чем то, что она может потерять Харальда! Собственная судьба заслонила все прочее. Если ее родичи погибнут, она сама отдаст владения Горму или его наследнику. Если нет больше Инглингов, Кнютлинги – лучшие вожди, которым ее родной край может себя поручить. Только бы Харальд был жив! Он не может погибнуть, ее Тор, тот, кто придает миру устойчивость. Другие мужчины по сравнению с ним казались лишь бледными тенями, и никогда она не найдет иного мужа, которого смогла бы полюбить.

Но не только норвежские мечи грозят ему гибелью. Горм рассказывал ей, как умирала Хлода и какие нехорошие гости при этом присутствовали. Одна ведьма охотилась на Харальда с детства, а другую, ее дочь, позвала его наложница, чтобы принести ему гибель. Нетрудно догадаться, почему это так. Любой из нынешних правящих родов – и ее собственный, и Кнютлинги, и шведские Инглинги, и норвежские короли, потомки Прекрасноволосого, – по пути к успеху одолели за века множество соперников, таких же племенных вождей, но менее удачливых. Страшно подумать, сколько они совершили убийств, предательств, сколько чужих родов стерли с груди богини Йорд, сколько домов сожгли со всеми обитателями. Сколько проклятий овдовевших жен, осиротевших сестер, дочерей, матерей обрушивалось на них! Предсмертных проклятий гибнущих врагов! Сколько раз они продолжали свой род при помощи жен, взятых как пленницы, после убийства всех родичей-мужчин, так что в кровь нового поколения с рождения, с зачатия, нередко насильственного, закладывалась жгучая ненависть к самому себе!

И Харальд шел тем же путем – его жена Хлода была взята как пленница. И все эти годы она таила в себе ненависть, призывала к нему злых норн, которые и так уже сторожили его.

Гуннхильд обеими руками вцепилась в Кольцо Фрейи, вглядываясь в переплетение золотых ветвей, будто пытаясь найти среди них добрый совет. Наверное, так же сияют золотом ветви и листья Иггдрасиля, могучего мирового дерева, у корней которого бьет священный источник мудрости, а рядом собираются боги и садятся норны, чтобы ткать нити человеческих судеб и резать жребии – кому добрый, кому худой…

Вокруг была полутьма – как самое начало короткой летней ночи, когда солнце где-то близко, но его не видно, когда вроде бы светло, но странный призрачный свет делает все вокруг каким-то необычным, будто под водой. Огромный ствол уходил вверх, и хотя Гуннхильд ясно слышала шум ветвей, она даже не поднимала головы, пытаясь увидеть ветви – это так же невозможно, как нельзя обычному человеку, стоя на земле, заглянуть за облака.

Перед ней бурлил источник, но окружавшие его камни были пусты. Боги завершили совет и разъехались по делам, и норны не сидели на траве со своими прялками.

Единственным живым существом здесь был сам источник Мимира – не спящий никогда, он бурлил, бросая с недостижимого дна прозрачные искристые струи. Казалось, в нем кипит не вода, а некий сгущенный дух, само знание вселенной. От этих струй каждое утро ложится роса на каждый лист и стебель земного мира, и благодаря этому Один знает обо всем, что происходит в мире: ведь второй его глаз, лежащий на дне источника, видит все, что отражается в капельках росы.

Гуннхильд взглянула и отвела глаза – не настолько она дерзка, чтобы посягать на мудрость Одина, иначе можно невольно отдать в уплату собственное зрение. Но она успела заметить, как на светлые воды источника пала тень – и обнаружила, вскинув глаза, что перед ней стоит… некто.

Сперва это была просто тень. Потом Гуннхильд узнала очертания женской фигуры, с головой закутанной в темный плащ. А потом проступило лицо – знакомое лицо, красивое, с большими глазами чуть навыкате и пухлыми губами, чей яркий цвет так не сочетался с холодом этих глаз. Сейчас они казались двумя кусочками серо-голубого льда, грязного, подтаявшего, в распущенных волосах запутался сумрак. Лицо, жуткое в своей красоте, было серым, будто измазанным землей и золой, к одежде пристали кусочки глины, на щеке застыли брызги петушиной крови. Так Хлода могла бы выглядеть, если бы на другой день после похорон выбралась из могильной ямы.