Но она не могла этого сказать, будто зачарованная. Едва ли он сейчас вообще думал о ней – он, на днях похоронивший жену, а затем и мать, увидевший новорожденного сына, а потом – непримиримого врага возле своего дома. Что ему до нее?

Харальд тоже ничего не сказал, но, вернув рог, наклонился и поцеловал ее. У Гуннхильд оборвалось сердце, она даже не знала, как понять это – как знак привязанности или всего лишь дань обычаю? Но как бы то ни было, она хранила в памяти этот поцелуй, тепло и мягкость его губ, колкое прикосновение усов и бороды, как некий залог их будущей встречи – не важно, в каком из миров.

Она оглянулась на Горма. Так и осталось неясным, кто из двоих, отец или сын, станет ее новым женихом. Да и глупо думать об этом, пока неизвестно, доживет ли до вечера хоть кто-то из них троих! Все мыслимое будущее сейчас умещалось в сегодняшнем дне.

Но Горм не смотрел на них. Впервые Гуннхильд увидела его в боевом облачении и должна была признать, что Горм в кольчуге и шлеме, с копьем в руке, мечом у пояса и щитом на плече выглядит точь-в-точь, как любой из древних конунгов, кого она воображала, слушая сказания. Еще крепкий мужчина, до сих пор не прекращавший воинских упражнений, он излучал твердость и отвагу, объяснявшие, почему этому человеку покорились все земли данов и ютов.

Гуннхильд стояла перед ним с рогом в руках, но он смотрел куда-то мимо нее. Она оглянулась через плечо – там не было ничего особенного.

– Спасибо, Тюра! – с теплом и нежностью в голосе произнес он. – С тех пор как я впервые увидел тебя – мне тогда было всего шестнадцать, а тебе пятнадцать, и ты показалась мне прекрасной, как юная богиня! – ты оберегала и поддерживала меня, и я знаю, что мы не расстанемся до самого смертного часа.

И на миг опустил веки, улыбаясь, точно подтверждая обещание.

У Гуннхильд похолодело внутри, даже волосы на голове шевельнулись. Она бросила взгляд на Харальда: он тоже слышал слова отца и был ими потрясен. Горм видел Тюру! Но помнил ли он в эти мгновения, что она мертва и ему явился лишь призрак? А если помнил, то его уверенность означает… И жену ли он видел или свою фюльгья, которая приняла наиболее желанный для него облик?

Когда все ушли, Гуннхильд и Ингер остались во дворе усадьбы вдвоем, не считая челяди. Ингер подняла голову, будто высматривала кого-то среди быстро бегущих серых облаков.

– Попробуйте только к нему подойти! – тихо, но с суровой угрозой произнесла она. – Он мой, и никому из вас я не советую тянуть к нему ваши жадные руки!

Гуннхильд вынула Кольцо Фрейи из красного шелкового мешочка и надела, спрятав под рукав. В ближайшее время ей понадобятся все ее силы – и даже больше.

* * *

Войско двигалось между сжатых полей, растянувшись толстой пестрой змеей. Потом остановилось на равнине неподалеку от моря. Здесь были знатные хёвдинги с собственными дружинами и стягами, бонды со взрослыми сыновьями и работниками, простые рыбаки с побережья – все те, кто собрался в Оружейной долине на смотр и теперь был вынужден выйти навстречу врагу. А впереди реял стяг самого Горма – черный ворон на красном шелковом поле, вышитый когда-то молодой королевой Тюрой. Каждый конунг бьется под своим собственным стягом, который вручает ему мать, жена или сестра, а по прошествии лет с этим же стягом он ложится в могилу, дабы и в Валгалле его бывшие воины – ждут ли они уже там или последуют за ним через какое-то время – сразу могли увидеть вождя и вновь занять свое место в строю.

Большинство пришло пешком, лишь знатные люди сидели в седлах. Каждый, от конунга до рыбака, надел свои лучшие одежды: если сумеешь победить, возместишь урон за счет врага, а если погибнешь, то не идти же к Отцу Ратей в обносках?

Небо было серым, моросил легкий дождь. На серой глади моря виднелись паруса. Много парусов. Многие принялись считать.

– Если сейчас побежим, то успеем к берегу раньше, чем они высадятся, – заметил Олав, подъехав к Горму.

– Не стоит этого делать, – покачал головой тот. – Если придется бежать, то весь строй рассыплется: одни отстанут, другие запыхаются, и придется потратить много времени, чтобы опять собрать и построить людей. Не думаю, что Хакон даст нам это время. Вот удобное место, зачем его менять? Это же Хакон так жаждет с нами повидаться, что отправился в дорогу чуть ли не зимой, вот пусть и пошевелит ногами!

Слышавшие его слова засмеялись.

– Он малость припоздал!

– Мы уже съели все жертвенное мясо!

– Норвежцы будут глодать кости!

– Они ничего другого и не заслуживают!

– Это всегда были голодранцы, что ходят по гостям, лишь где почуют дым над котлом!

Горм тем временем обратился к Олаву.

– Такому опытному и прославленному воину, как ты, я доверю самое ответственное место. Под твое начало отойдет еще пятеро хёвдингов с их дружинами, но ты будешь над ними старшим, как подобает конунгу. – Умный Горм давно понял, как нужно обращаться с новым родичем, если хочешь добиться от него толка. – Ты встанешь с ними на правом крыле, и я буду спокоен за него. Вы не отступите ни на шаг. Идти вперед не нужно, просто держать правый край. Это будет нелегко, но я не сомневаюсь в тебе.

– Ты прав, родич! – воскликнул Олав. – Я не отступлю ни на шаг! А может, нам лучше…

– Прошу тебя, сделай, как я сказал, – мягко, но твердо перебил его Горм. – Главное для нас действовать согласованно, и все получится как надо, если каждый будет делать свою часть общего дела.

Олав всегда не любил исполнять замыслы, созданные кем-то другим, и поэтому всю жизнь ссорился со старшим братом Сигтрюггом Злодеем; но, поскольку он сам часто призывал воинов послужить общему делу, против этих слов Горма у него не нашлось возражений.

Войско выстроилось, перегородив долину стеной щитов. Это было величественное зрелище: после летних походов все обзавелись новыми щитами и выкрасили их, так что теперь долина пестрела яркими пятнами, будто весенний луг. Цветы войны, подумалось Харальду. Он стоял на левом крыле, откуда ему была видна вся протяженность строя. В середине трепетал черно-красный стяг Горма, справа – белый вепрь на синем поле, стяг Олава, посвященный Фрейе. Ведь она из тех богинь, что одной рукой несут жизнь, а другой – смерть. Харальд ясно видел ее сейчас: прекрасная рыжеволосая дева, сидящая верхом на вепре с золотой щетиной, улыбалась ему с призывом и лукавством, как старому знакомому.

Да, и он давно ее знает… Давно? Он впервые увидел ее чуть более полугода назад, но уже тогда ему показалось, что он знал ее всегда. Эту рослую стройную фигуру с пышной высокой грудью, волны янтарных волос, ясные светло-серые глаза, золотистые веснушки на немного вздернутом носу, румяные губы, так легко и охотно расцветающие улыбкой – всю ту пленительную, манящую, вдохновляющую, порой пугающую и все равно желанную стихию женщины, чья природа так отлична от его мужской природы и именно поэтому является ее неотделимой частью. Фрейя провожала его на этот бой, молчаливо обещая дождаться и встретить: на этом свете или на том, в усадьбе Эбергорд или в небесных палатах, где щиты вместо кровли. Главное, они будут вместе. Это так же верно, как то, что каждый из них является собой, ведь это единство заложено в сути каждого из них. Однажды ему открылась эта истина, и больше он не забывал о ней, хотя и не всегда ему удавалось примирить свою человеческую судьбу со своей божественной природой, что дремлет в каждом человеке из рода конунгов. Но сейчас, чувствуя где-то рядом тень богини Хель, Харальд знал: смешно и нелепо пытаться загасить в себе этот божественный огонь. Если такие, как он, сделают это, тьма повиснет над всем человеческим миром.