Белые волосы

Ладони привычно сжали величайшую драгоценность — венец творения своего создателя. Феанаро смотрел на Сильмарили и видел в них отражения себя: самый холодный оттенком напоминал научный поиск, когда нужно погасить страсти и остудить голову; самый яркий — это сияние славы; а тот, что тёплого цвета верхней трети пламени — это любовь. О ней Феанаро, кажется, давно перестал думать.

Прижимая свои детища к сердцу, Куруфинвэ вспоминал лежащего в забытьи сына, его разметавшиеся по подушке белые волосы и, словно сейчас, слышал слова отца:

«Ты тоже помнишь это, правда, мальчик мой? Знаешь, почему я всегда врал, что люблю Туркафинвэ? Боялся обидеть тебя. Я мечтал никогда не видеть его. Совсем никогда. Его белые волосы. Ты ведь знаешь почему, Феанаро. Ты знаешь. Ты все помнишь и тоже думаешь об этом. Тот день… Будь он проклят во веки вечные! Помнишь, как мы пришли к Мириэль? Она всё так же спала беспробудным сном, но…»

— Её волосы, — Феанаро почувствовал, как нестерпимо защипало глаза. — Чёрные, вьющиеся крупными кольцами… Они распрямились и побелели.

«И мы тогда поняли, — с горечью говорил Финвэ, дрожащей рукой касаясь головы внука, который этого не почувствовал, — что это конец… И когда Туркафинвэ родился и я увидел белый пушок на его головке… Я возненавидел это вечное напоминание о боли».

Это было страшным откровением, но Куруфинвэ не мог злиться на отца, так как сам ощущал нечто подобное, только перемешанное с любовью родителя к ребёнку.

Феанаро прижал Сильмарили сильнее, и холодный вдруг вывернулся и упал на стол, яркий стал колоть острой вершиной, зато третий камень потеплел и словно размягчился, желая утешить своего творца.

Подняв со стола Сильмариль и вновь держа в руках все три сокровища, глава Первого Дома Нолдор подошёл к окну и увидел вдалеке у ворот крепости Нельо, снова вернувшегося с гор раньше обещанного. Оглядевшись, он передал три письма садящемуся на коня Карнистиру.

— Что это значит? — вслух спросил Феанаро, но ответить было некому.

Яд

Здесь листва была тёмно-красной, плотной и сочной. Серебристая в свете Телпериона роса стекала по ветвям и стеблям, падая в искрящуюся волшебными звёздочками землю.

Их встречи всегда случались здесь, у излучины реки, где золотой песчаный пляж граничил с крутым берегом, усыпанным алой галькой.

— Ты нужна мне, — прошептали тонкие губы у самого уха эльфийки, — и теперь есть причина тебя забрать.

— Я не имею права, у меня есть семья, — с неохотой отстранилась Митриэль. — Моя госпожа носит под сердцем дитя, я должна позаботиться о ней.

— Какая из них? Я сбился со счёта.

— А тебе не все ли равно?

— Ты права. Плевать я на них хотел! И на твоего мужа! Мне нужна ты. И я тебя заберу. Заметь, с благой целью. Уверен, моему брату помощь нужна больше, чем очередной брюхатой девке.

— Но от меня не будет пользы Тьелко! Я не умею лечить от любви.

— Его недуг — всего лишь повод, глупая. Ты нужна мне, а не ему. Я думаю, брату уже никто не поможет.

— Тебе и на это плевать?

— Мне нужна ты!

— Но…

В обнаженный живот эльфийки упёрся короткий кинжал. Рука Карнистира давила все сильнее, и по бархатной коже побежала алая капля. Митриэль, ахнув, открыла рот и, скоро задышав, широко распахнутыми глазами уставилась на лезвие, потом медленно перевела взгляд на склонившегося над ней любовника. Карнистир заметил, как испуг на лице эльфийки преображается в возбуждение.

— Знаешь, что я сейчас сделал? — с угрозой улыбнулся Феаноринг. — Кинжал смазан медленным ядом, от которого кровь густеет и остывает.

— Врёшь, — неуверенно возразила Митриэль, её губы задрожали.

— Можешь проверить, — оскалился Морифинвэ. — Ты передашь эти письма адресатам: Нарнис, Ириссэ и…

— Знаю. А потом с ответными посланиями обратно к тебе.

— Да. И вот ещё что, — Карнистир поднёс руку к лицу и с нажимом провел отравленным кинжалом по запястью рядом с венами. Кровавые полосы пересекли предплечье, устремившись к локтю, — если ты не принесёшь ответные письма, в которых мне передадут недостающие ингредиенты для противоядия, мы оба умрем.

Митриэль не знала, верить или нет. Ей было страшно и весело одновременно. Стараясь одеться быстрее, эльфийка запуталась в платье, и вдруг к порезу на животе прислонилась раненая рука.

— Наша отравленная кровь перемешалась, — жутко оскалился Морифинвэ. — Для тебя это что-нибудь значит?

— Больше, чем ты можешь представить…

Кровь попала на платье, письма, упала каплями на землю, слилась с росой и соком раздавленных ягод, перед тем как навек исчезнуть в земле. Благословенной земле Амана.

Меч Песнопевец

Музыка смолкла, словно умерла. Да, она была мертва, чтобы потом возродиться страшной песней металла.

Берег моря больше не казался романтичным местом. Это не тот берег, не родной.

Хотелось вернуться назад домой, уйти с этих прекрасных, но холодных и безмолвных скал, вырваться из плена серых камней…

…Но закрыты все замки и засовы,

На берег наступает вода…

Берег — это медленная птица,

Берег — это пленный океан,

Берег — это каменное сердце,

Берег — это чья-то тюрьма…

И когда на берег хлынет волна

И застынет на один только миг,

На земле уже случится война,

О которой мы узнаем из книг…

Макалаурэ вспомнил, как в детстве слушал уроки основоположника языка Квэнья — Румила. Книжник всегда был добр и ненавязчив, однако временами, когда появлялся отец, между создателем и преобразователем нолдорской словесности возникали настолько непримиримые споры, что маленький принц предпочитал держаться от всего этого подальше.

«Феанаро, — однажды всё-таки подслушал будущий великий менестрель слова Румила, — ты делал с моими наработками, что хотел, и я почти всегда с тобой соглашался. Ты сам мне говорил, что прогресс нельзя и не нужно тормозить, потому что только ради него и стоит жить вечно!