а это — главное. И у Вас — нет материала, если Вы считаете нужным выдумывать. Жизнь богаче и трагичнее всяких выдумок.

По крайней мере — не пишите года два-три и все время изучайте классиков, смотрите, как писали Тургенев, Чехов, как пишет повести и рассказы Толстой. Читайте Пушкина, Лермонтова, Некрасова, новых поэтов, напр[имер] — Бальмонта, он—декадент, но великолепно знает язык. Язык — это оружие литератора, как ружье — солдата. Чем лучше оружие — тем сильнее воин, — это так понятно!

В голове у Вас, видимо, много есть, но все это — спутано, скомкано, и во всем Вам нужно разобраться.

Из писем Ваших видно, что Вы совсем не плохо думаете о себе, — это вредно. Вам рано считать себя законченным человеком, рано! Нужно учиться, нужно работать над собой, а не предполагать, ничего не видя, что Вы — уже мыслитель. Нужно уметь оценить свои силы точно. Вы их преувеличиваете, это несомненно.

Да, плохой рассказ Вы написали и написали удивительно плохо! Мне приходится в год прочитывать сотни полторы рукописей, и — давно уже я не читал столь надуманной и скучной штуки, как Ваша.

Серьезно советую — не пишите! Учитесь. И — не книги учат, главным образом, а сама жизнь. Учитесь наблюдать, понимать людей. И — учитесь оправдывать их, тогда только Вы будете уметь обвинить человека так, что уже никто его не оправдает.

Не сердитесь за резкий отзыв — правда всегда неприятна на вкус.

Литература — большое и важное дело, она строится на правде, и во всем, что касается ее, требует правды!

Книг и денег вышлю на-днях. Рукопись посылаю посылкой без цены.

А. Пешков

321

Е. П. ПЕШКОВОЙ

11 [24] июня 1905, Куоккала.

Сейчас К[онстантин] П[етрович] привез письмо от тебя и приехал Маршак с Герцовским. Маршак рассказал мне о некоторых впечатлениях, пережитых тобою на Дарсане. Я рад тому, что ты всеми способами стараешься возможно больше знать и видеть, но — не очень торопись и поберегай себя. Жизнь — длинна, и с каждым месяцем вперед она будет все интереснее, ты так еще молода и можешь быть человеком очень ценным, ценным в такой степени, о которой ты теперь — может быть — и не мечтаешь.

Вообще я — сторонник сохранения, то есть экономии человеческой энергии, ибо не знаю ничего, что было бы так ценно и чего было бы так мало у нас.

«Тюрьму» я не могу дать для издания никому — извини меня и извинись за меня. Есть очень важные причины для отказа. Первую — неудобно изъяснять, вторая — мои рассказы, в числе 21, уже поданы в цензуру для народных изданий от «Знания», и все они должны быть изданы именно «Знанием».

Как сердце Максима? Маршак говорит — лучше, но мне хотелось бы услышать что-нибудь от тебя. Твое здоровье тоже неважно? И настроение, — судя по тону письма?

Мой друг — жизнь дьявольски сложная вещь — а впрочем, «при зубной боли и философия не помогает», как говорит одно лицо. Оставим философию.

Ты получаешь мои письма? Иногда надо бы тебе отвечать на них.

Знаешь — я очень люблю ребят, не подозревал, что у меня так много будет дум о них и боязни за [н]их и за тебя. Это ничего не изменяет, но — тем хуже для меня.

Пишу «Варваров» и очень охвачен этой вещью.

Вообще — я должен написать хорошую пьесу, без чего не умру. На-днях здесь влетели меньшевики, самые лучшие.

У меня бывает сормовец — какой это дивный парнюга! Бывает Иван Павлов — тоже прекрасный парень. Ну — и вообще бывает столько, что свободен я лишь ночью.

Жму руку и — бодрости духа, мой друг!

А.

Посылаю книгу «Песни о свободе» — подчеркнутое синим карандашом интереснее других.

На-днях у меня была Садовская и Гарин. В. А. сказала, что ты скоро будешь в Москве — знай я это раньше, мы могли бы — встретиться, ибо я скоро должен буду ехать в Екатеринбург.

Что дети? Напиши. До сей поры имею от тебя только одно письмо.

Максим не писал.

До свидания, пока.

Страшная жара здесь. Работается лениво. Вижу много народа.

Жму руку.

А.

322

Д. Я. АЙЗМАНУ

20 июня [3 июля] 1905, Куоккала.

Дорогой Давид Яковлевич!

Рассказ Ваш — не понравился мне. Собственно — «гнева» в нем нет. Написан он слишком длинно, эту тему, мне думается, следовало бы обработать короче — она от этого станет рельефнее, ярче.

Обратите внимание — местами Вы впадаете в тон Леонида Андреева. Зачем Вам? Есть у Вас свое — его Вы и развивайте.

Не сообщите л» Вы мне подробности о действиях «Потемкина» и об условиях, при которых его отправили в Севастополь?

Много перебито народа?

Очень прошу — напишите все, что знаете.

М[ария] Ф[едоровна] — кланяется.

Жму руку.

А. Пешков

323

Е. П. ПЕШКОВОЙ

До 9 [22] июля 1905, Куоккала.

Мне необходимо ехать в Екатерин[бург], но я и на это не имею времени.

Летом я отсюда, кажется, никуда не поеду, ибо здесь снова заваривается весьма крутая каша. К тому же у меня бесчисленное количество личных дел — с Мархлевским, Шольцем и — устройство нового представительства моего за границей.

9-го, в полугодовой день январ[ских] событий, ожидают волнений.

Вчера получил сведение, что офицеры Литовского полка, расположенного в Варшаве, обратились к высшему начальству с заявлением о невыносимом положении, в которое поставили их, офицеров, события последнего времени.

Их ненавидят в обществе, не принимают нигде, порядочные люди перестали подавать им руки, их считают наемниками, защищающими тиранию, а не честными людьми, исполняющими свой долг.

Они видят во многих требованиях общества законные основания и считают необходимым удовлетворение этих требований, — только тогда и возможно будет прекращение уличных драк и убийств.

Начальство сообщило об этом инциденте в Питер, оттуда был получен приказ: расстрелять зачинщиков. Таковых нашлось 11 человек. Расстреливать их наряжена была рота Литовского же полка. Но, когда скомандовали — «пли!» — солдаты опустили ружья. Вызвали казаков, с каждого из них взята была присяга, что он будет стрелять. Но в момент, когда казаки ожидали команды, — солдаты Литовского полка дали по ним залп и уложили всех их — 24 человека!

Офицера пока живы.

В связи с бунтом матросов в Либаве и военным в Люблине — это многозначительно.

Ну, будет, некогда[…] Не еду я потому, что некогда, хотя отдохнуть мне нужно, очень устал!

Жму руку.