И весь день, работая с документами, Эржебет нет-нет да поглядывала на снимок. Счастливая, открытая улыбка Гилберта, и ее собственная, такая радостная и беззаботная… И маленький василек, скромно лежащий рядом на столе. Все это почему-то поднимало ей настроение, она черпала силы в ощущении любви и тепла, что дарила ей эта картина…

Вечером Эржебет вернулась домой усталая, но довольная — она разобралась со всей нудной бумажной волокитой, сегодня дело спорилось и все получалось как-то само собой. Она была уверена, что тут не обошлось без помощи волшебного цветка.

Едва переступив порог, Эржебет услышала громкий голос Гилберта, шумно комментировавшего какую-то политическую программу.

— О-о-о-ох, Ангела, черт возьми, зачем ты надела этот идиотский бежевый костюм! Я же говорил, ты в нем похожа на грушу! Большую такую и толстую! Но нет, мы старину Гилбо не слушаем, у старины Гилбо же нет вкуса. Мы лучше будем слушать Люца, который никогда не таскался по магазинам и не подбирал шмотки в подарок своей придирчивой подружке, ага… Если моим канцлером должна была стать женщина, уж лучше бы это была длинноногая пышногрудая красотка… Чтобы все премьеры и президенты дружно пялились в ее декольте и машинально подписывали любые бумажки, хе-хе… Эх, Отто, как же я по тебе скучаю! Твои усищи сейчас бы смотрелись так круто и стильно! Ух! И построить ты всех умел. Вот это я понимаю, канцлер!

Эржебет улыбнулась: такое привычное гилбертово ворчание создавало домашнюю атмосферу. Она скинула босоножки и на цыпочках прокралась в комнату. Гилберт развалился на диване перед телевизором, Эржебет неслышно подошла к нему сзади, обняла.

— Я вовсе не придирчива. — Она усмехнулась.

— Ага, как же, — хмыкнул он, не поднимая головы, и добавил тоненьким голоском. — Ой, рисунок в цветочек такой детский, а горошек меня полнит, кружев слишком много, а эти розы на юбке вульгарные…

— Просто у тебя действительно совершенно нет вкуса, вечно подбираешь для меня всякую жуть…

— Неправда! Он есть! Просто вы все не можете понять его своеобразие!

Эржебет тихонько хихикнула и поцеловала его белобрысую макушку.

— Гил, спасибо, — шепнула она.

— За что? — Он старательно изобразил недоумение.

— Просто так… За то, что ты есть.

— Ну, наконец-то, ты оценила Великого по-достоинству…

И на несколько минут воцарилось молчание, особое уютное молчание, которое возникает между теми двумя, кто уже давно научился понимать друг друга без лишних слов. Гилберт нежно поглаживал предплечье Эржебет, она перебирала свободной рукой жесткие пряди его волос.

— Тебя сегодня опять донимали эти политические крысы, котенок? — наконец спросил он.

— Как обычно… — Она чуть поморщилась.

— Хочешь, я отрублю им головы? — то ли в шутку, то ли всерьез предложил он.

— И бросишь к моим ногам? — Она звонко рассмеялась. — Или сваришь из них суп?

— Зачем же варить? В них наверняка столько яда, что ты отравишься…

— А я бы не отказалась попробовать. Просто умираю от голода.

— Тогда давай лучше приготовим блинчики!

И весь вечер они весело возились на кухне. Гилберт, изображая шеф-повара, пытался подкидывать почти готовый блин на сковородке, едва не уронил его Эржебет на ногу и чуть не схлопотал от нее этой самой сковородой… А потом они устроились с блинами и клубничным джемом перед телевизором, смотрели старый немецкий фильм, и прикорнув на плече у Гилберта Эржебет подумала, что вот оно — простое маленькое счастье.

И она знала, что в следующий тяжелый день на гору документов перед ней опять приземлится Фриц и принесет простой полевой цветок. А она набросает на бумажке забавные рожицы, напишет «Szeretlek((венгр.) — Я тебя люблю), дурачок» и пошлет Гилберту в офис…

Это была одна из тех уютных пивных, которыми так славится Берлин: обшитые черным деревом стены, мягкие кожаные кресла. В воздухе витали ароматы жарящегося мяса, картошки и свежего хлеба. Хозяин — круглолицый, полный усач — казался живым воплощением образа настоящего немецкого бюргера, будто сошедшего со старинных гравюр. А главное, несмотря на дух средневековья, здесь были телевизоры, непрерывно транслировавшие футбольные матчи.

Гилберт любил бывать в таких местах. Раз в месяц они с братом выбирались на мужские посиделки, за кружечкой пива болтали о политике, спорте, машинах. Вот и сейчас они устроились за столиком в укромном уголке заведения и обсуждали последние новости, неспешно потягивая золотисто-янтарную жидкость, словно впитавшую в себя яркий свет летнего солнца.

— Нечего нянчиться с этим соней! — В подтверждение своей жесткой позиции Гилберт грохнул об стол пустой кружкой так, что ножки едва не надломились.

У него на лице остались роскошные пивные усы и, глядя на них, Людвиг невольно вспомнил канцлера Бисмарка. К тому же, Гилберт сейчас говорил точно так же резко и непримиримо, как старик Отто.

— И все же я считаю, что нам следует помогать Гераклу, — заметил Людвиг. — Европейское единство очень важно. Благодаря ему мы сможем забыть о конфликтах, поддерживать друг друга в трудную минуту. Мы построим новый мир в новом веке!

— Идеалист хренов, — недовольно пробубнил Гилберт, вытер усы и громко потребовал у официанта еще пива.

Людвиг вздохнул и, отвернувшись к окну, принялся рассматривать снующих по тротуару прохожих. Вдруг его внимание привлекло здание на другой стороне улицы.

— Смотри-ка, брат, вон в том музее проходит выставка, посвященная Фридриху Великому, — Людвиг был рад такой удобной возможности сменить тему.

— Где? Где? — тут же оживился Гилберт.

Он едва не прилип носом к окну, рассматривая вывеску на здании музея.

— Ого, действительно! Здорово! Давай в эти выходные сходим вместе: я возьму Лизхен, ты — свою макаронную малышку. Устроим культурный досуг. Я даже сам организую вам экскурсию. Специальный бонус от Великого! К черту этих гидов. Они совсем не рассказывают о блестящих победах Фрица, а только мусолят тему, был он педиком или нет…

Гилберт обернулся к Людвигу, увидел, как тот нахмурился и тут же поспешил исправиться:

— Ладно, ладно, гомосексуалистом. Только не начинай опять свои лекции о правах меньшинств! Всю плешь проел!

— Да черт с ними, с меньшинствами… Брат, я уже давно замечаю, что ты сильно щуришься. Вот и сейчас, когда рассматривал вывеску, тоже. Это наверняка начинает развиваться близорукость. — В голосе Людвига звучало искреннее беспокойство. — Думаю, тебе стоит проверить зрение. И заказать очки.

— Еще чего! — мгновенно взвился Гилберт. — У Великого не может быть близорукости! Никаких очков! Их носят неженки и слюнтяи, вроде нашего любителя Моцарта!

— Я, между прочим, тоже иногда ношу очки, — слегка обиженно заметил Людвиг. — Ничего в этом страшного нет. Не хочешь очки, можно линзы…