— Не могу сказать «мне это в радость», — попытался отшутиться Отто. Потом прошептал: — Я тебя люблю, Дагмар. Я знаю, что больше не имею права это говорить, ты любишь Пауля, но все равно я люблю тебя. И всегда буду любить. Я рад, что теперь Пауль станет твоим защитником, он гораздо умнее меня. Но если я тебе понадоблюсь, я приду. Ты ведь это знаешь, правда? Потому что я люблю тебя. И всегда буду любить.

Дагмар мягко отстранилась.

— Я знаю, Оттси, — улыбнулась она. — Только ты сам не смей об этом забывать!

Отто взял чемодан и поспешил к выходу.

— Вы еще увидитесь, — сказала Зильке, когда он с ней поравнялся.

— Может быть.

Они прошли через турникет и зашагали по платформе, выглядывая свой вагон. Зильке взяла Отто за руку.

Удивленный Отто хотел высвободиться, но Зильке крепко стиснула его пальцы. Они уже давно не ходили за ручку — разве что в детстве, да еще в «Напола», когда Зильке числилась его подружкой.

— Ты не против? — спросила она. — Мы же друзья. И так спокойнее.

— Не против, — искренне ответил Отто.

И впрямь спокойнее. Старина Зильке.

Они шли вдоль шумно пыхтевшего состава.

— Спасибо, что едешь со мной, Зилк. Ты для нас столько сделала.

— Брось. Мы же одна банда. — Зильке чуть пожала его руку.

Пауль и Дагмар тоже держались за руки, через зал ожидания шагая к платформе городской электрички. Оба знали: не хочешь неприятностей — держись уверенно. Иначе остановят, обыщут, унизят, а то еще выкинут из вагона, отнимут бумажник и часы. Нельзя выказывать страх, нацисты его чуют, как собаки.

Надо идти в их манере.

Вальяжно. Вразвалку. Нагло.

— Как говорит Геббельс, если уж врать, то по-крупному. — Пауль выпятил грудь, лицо его застыло в надменной ухмылке. — Внаглую. Если ты еврей, веди себя как немец. Не волнуйся, Даг. Когда Зильке вернется из Голландии, я стану немцем и ты будешь в безопасности.

— Не понимаю, отчего ты еще им не стал. У тебя же была выездная виза. Раз теперь ты — Отто, а Отто — ты, почему он не поехал по твоей визе?

— Нужно действовать наверняка, — сказал Пауль. — Плевать они хотели на еврейскую выездную визу. Надвигается война, и на границе многих евреев заворачивают. Иногда просто по злобе, но еще и потому, что сильно испортились отношения с Англией. Арийцу Отто неприятности не грозят, а завтра Зильке привезет его паспорт.

Дагмар взяла его под руку.

— Ты такой умный! Все до мелочи спланировал. Я бесспорно сделала правильный выбор.

Состав медленно перебирался на запасные пути — пограничный контроль. Лязг и толчки разбудили Отто.

А ведь думал, что не уснет. Он долго лежал без сна, глядя на секундную стрелку часов, временами появлявшуюся в желтоватых всполохах станционных огней.

И вот снова явь.

Зильке уже встала и умывалась над маленькой раковиной.

Купе — просто загляденье. Воплощенная греза. Уютно, удобно. Все продумано. Пластмассовые стаканы в гнездах туалетной полочки прихвачены ремешками, светильники и зеркала утоплены в стенки; пепельница, подстаканники, возле каждой полки складной столик, аккуратная ниша для обуви. Сплошь медь, дерево и кожа. Славно проснуться в этакой красоте.

Конечно, если она не уносит прочь от всего, что ты знал и любил.

Зильке согнулась над раковиной. Она в юбке, но без блузки. Крепкие, загорелые и слегка веснушчатые плечи перечеркнуты белыми бретельками лифчика. Светлые волосы рассыпались по спине.

Как странно. Невероятно.

Он и Зильке…

— Не переживай и проклинать меня не надо, — намыливая лицо, сказала Зильке. Спокойно. Буднично. Даже весело. Однако в каждом слове натянутой струной звенела память о том, что произошло.

«Как она узнала, что я не сплю? — подумал Отто. — Ведь стоит ко мне спиной, а я не шелохнулся». Но он и раньше подмечал: каким-то образом женщины узнают о том, что им вовсе не предназначалось знать.

Зильке ополоснула лицо и потянулась за накрахмаленным полотенцем, перекинутым через блестящее медное кольцо.

— Было и было. — Зильке насухо вытерлась и раскрыла несессер. — Говорила же, с коньяком перебор.

Она так и стояла спиной к Отто, лежавшему на верхней полке. Ее светлые кудри всего в полуметре от его лица. Сквозь зазор в оконных шторах на плечи ее падал яркий золотистый луч.

Зильке достала тюбик зубной пасты и выдавила полоску на щетку.

— Сколько же мы вчера выпили? — весело спросила она.

Отто и сам не помнил. Раза четыре-пять заказывали «Хеннесси», да еще за ужином приговорили бутылку вина. Из вагона-ресторана ушли последними.

— Изрядно, — ответил он. — Кстати, с добрым утром.

А как еще приветствовать давнюю подругу, с которой ночью вдруг взял и переспал?

— Не переживай, это ровным счетом ничего не значит, — с полным ртом пены поспешно сказала Зильке и развернулась к Отто. В такт движениям ее руки в чашках лифчика подрагивали груди. Из-под мышки выглядывал пучок рыжеватых волос.

Зильке вновь отвернулась, сплюнула пасту и прополоскала рот.

— Меня ты не любишь, я знаю. Ты любишь Дагмар. — Утренний туалет помогал ей скрыть смущение. — Как же мне не знать. Бог свидетель, столько раз ты об этом говорил, а вчера за ужином просто все уши прожужжал, что, по правде, было слегка утомительно. И маленько невежливо. Да, она тебе не досталась. Ничего не попишешь. Не получилось, но все равно ты ее любишь. Не переживай. В прошлой ночи виноват коньяк.

Зильке нагнулась над раковиной. Сквозь золотистую кожу проступили ребра и позвонки. Очень стройная девушка.

— Это было в утешение. Только и всего, правда? — Зильке надела блузку.

— Да, — тихо ответил Отто. — В утешение. Однако приятное.

— Верно! Очень приятное! — излишне громко откликнулась Зильке и, залившись румянцем, добавила: — Забавно, что это первый раз. В смысле, для нас обоих.

— Ага. Невероятно. Сохранили себя для одноклубника.

— Честно говоря, я думала, что вы с Дагмар как кролики…

— Нет.

— Разумная девушка. Приберегла про запас. — Зильке смутилась и поспешно добавила: — Ужас, что я говорю. Извини, я не хотела. Сама не знаю, зачем ляпнула.

В конце состава захлопали двери.

— Raus! Raus! Ausweis![72]

Как и предсказывал Пауль, гестапо не церемонилось с пассажирами третьего класса, проверяя их право пересечь границу и покинуть славный Фатерлянд.