Азазелло описывал очень похожий опыт. У них с Офелией тоже были знакомые в учреждении (Институте психиатрии), имевшем доступ к ЛСД. Советские психиатры экспериментировали с использованием ЛСД в медицинских целях, правда уже после того, как такие эксперименты были запрещены Никсоном в Соединенных Штатах[740]. Азазелло вспоминал, как его друг в 1980 году, прямо накануне московской Олимпиады, принес им довольно внушительное количество ЛСД — 25 граммов: «И вот мы думаем… а что мы тогда знали? В советское время информации — ноль. И вот мы думаем: и как нам ЛСД разбавлять? У нас почти 25 грамм. Как разбавлять? Все в ванну вылить, потом одну каплю на ведро воды, и потом эту каплю — на сахарок? Или наоборот? Экспериментировали. Кому-то было плохо»[741]. В своих рассказах про наркотики Азазелло довольно быстро уходил от темы ЛСД. Никаких историй про расширяющееся сознание или измененное состояние разума, вместо этого — переход к описанию «польского» героина, который был в то время основным наркотиком в его тусовке. Героин привозили из Львова: «Такой красивый город — и такое говно прислал», — вспоминал Азазелло. «Польский» героин (или «компот») часто описывался как последнее средство для жителей Восточной Европы, которые не могли достать более качественные наркотики[742]. Это был низкосортный опиат, получаемый из маковой соломки, смешанный с разными химикатами и считавшийся «грязным», хотя и сильнодействующим. Именно за ним многие московские хиппи регулярно ездили во Львов. Его употребление не давало кайфа, по крайней мере с первого раза. Азазелло вспоминал, как он буквально их вырубил: «Я первый раз укололся — меня тряхануло, Офелию тряхануло, Яну — подругу Петросяна — тряхануло! А Яна — это что-то особенное, девка с меня почти ростом»[743].

Ил. 56. Коллаж работы Азазелло на тему кайфа и наркотиков. Из архива А. Калабина (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Так что в отношении наркотиков советские хиппи предпочитали скорее свои, отечественные вещества. В этом плане они были патриотами. И они также были уверены, что здесь им есть что предложить этим длинноволосым неженкам с Запада, которые время от времени оказывались у них в гостях. Вася Лонг, когда его спросили о циклодоле (торговое название тригексифенидила, применяющегося в основном для лечения паркинсонизма, но в 1960–1970‐е также использовавшегося для лечения шизофрении), ответил с большим энтузиазмом: «Циклодол, ну конечно! Дело в том, что у европейских и американских хиппи было такое экстремальное приключение: приехать в Москву и побыть вместе с советскими хиппи. Было регулярно! И вот они тоже удивлялись „советскому ЛСД“ — циклодолу»[744]. Другим отечественным продуктом, получившим восторженные отзывы, был пятновыводитель латвийского производства Sopals. Он, похоже, был особенно популярен у таллинцев, по крайней мере, и Кест, и Юло Ниинемяги (Ülo Niinemägi) восторженно отзывались о его психоделических свойствах: «сопалский» трип длиной в несколько секунд считался очень «информативным»:

Телепатию на физическом уровне давал «Сопалс» даже вполне обычный, то есть с красными и белыми колпачками [еще были флакончики с прозрачными колпачками] — до такого уровня, когда буквально жопой можно было читать газеты. Например, присел я однажды в котельной на лавочку, накапал платочек, начал дышать и тут чувствую, что задница как-то промокла. Что за дела? Поднимаюсь, смотрю — вроде бы сухо, никакой лужи на лавочке нет, даже наоборот, подложена сухая газета. Присаживаюсь снова, достаю платочек, накапываю и… опять мокро! Что такое? И тут я замечаю заголовок статьи: «Наводнение в Китае». Вот тут-то все и стало ясно: ведь это я сидел именно на этой статье и таким образом почувствовал собственной субстанцией физическое содержание материала сообщения[745].

В 1980 году московский хиппи Джузи, химик с незаконченным высшим образованием, успешно синтезировал героин. Как говорила Йоко, которая в тот момент была его женой, он сделал это просто для них самих. Но эффект ее так напугал, что от дальнейших экспериментов она отказалась. Продолжил ли экспериментировать Джузи, не совсем понятно, но известно, что он оставался глубоко зависимым наркоманом — и в 1990‐х, когда Офелия умерла у него в квартире от передозировки, и даже в 2000‐х, когда он провел из‐за наркотиков семь лет в психиатрической больнице. Тогда все говорили о нем как о практически умершем человеке. К моему удивлению, когда его выписали из психушки в 2014 году, он оказался совершенно вменяемым собеседником, с прекрасной памятью. Он умер в 2015-м[746].

Вершиной советского самодельного наркотического мастерства стал «винт» — приготовленный в домашних условиях аналог первитина, амфетамина, который открыто продавался на Западе вплоть до 1960‐х годов. Вообще-то эта смесь была известна еще в 1970‐х, но потом, похоже, произошел решающий сдвиг в его составе — и эффекте. Хиппи повсеместно вспоминают, что винт — именно под этим названием — появился в середине 1980‐х и был очень сильнодействующим. Йоко, знакомая со всеми видами наркотиков, вспоминает: «Самая страшная, на мой взгляд, штука „винт“, появилась во второй половине 80‐х. Я его всегда боялась. Он был распространен не то что массово, но у меня перед глазами было несколько примеров, когда замечательные люди действительно начисто съезжали крышей или просто пропадали… Последствия были страшные!»[747] Азазелло описывал действие винта так: «Будто что-то внутри тебя взрывается». По контрасту, сразу после этого описания он легко и весело начал вспоминать празднование нового, 1975 года, когда они с Кестнером и Троянским купили сорок пачек кодеина и ездили с ними по Москве, заходя в гости к приятелям[748]. Валерий Стайнер более позитивно описывал винт, но также делал большое различие между ним и ранней эфедриновой смесью — мулькой, представлявшей собой недоделанный винт, и болтушкой — эфедрином с уксусом. Ему не нравились уколы, он предпочитал пить и курить, что, возможно, помогало ему получать удовольствие от таких вещей:

Амфетамины я потреблял довольно часто. Эфедрины тогда были без рецепта, совершенно свободно. Мы встретили человека, который привез амфетамины в Москву. <…> И мы ночью сели, они сказали, что сейчас покажут нам одну вещь. И они сделали в такой большой банке — трех- или двухлитровой — раствор, там что-то выпало в осадок. То, что мы пили, было раствором, мутным от марганцовки. Его было много, они мне дали