Каюсь, теперь наступил мой черед прятать мстительную улыбку. Для меня давно не было тайной, что у свекра за душой ни гроша, именно поэтому он жил в доме сына и за его счет. А сын — мой муж — стал полковником лишь благодаря аромагии. Именно она была источником нашего благосостояния. А потому ругать ее было позволительно лишь самому Ингольву.

На мой взгляд, весьма странная логика, но, надо думать, ему она таковой не казалась…

Господин Бранд, казалось, боролся с приступом удушья. Наконец он, откашлявшись, выдавил:

— Извини, Мирра, — каждый звук из него будто вытягивали силой.

— Принимаю ваши извинения! — с принужденной гримасой, долженствовавшей изображать улыбку, отозвалась я, и снова встала.

— Мирра! — вновь окликнул меня муж.

Пахло от него странно — лавандой и немного цветами хлопка — замешательством.

— Да, дорогой! — на этот раз безо всякой иронии отозвалась я.

— Прости, я… — он не договорил, комкая в кулаке газету. — Нет, ничего.

Я кивнула, принимая так и не произнесенное извинение, и впервые за долгое время искренне улыбнулась мужу. Мой благоверный не мог пересилить себя и вслух признать, что был неправ… Впрочем, мне хватило и этого.

Столовую я покинула, как принято писать в романах, с чувством глубокого удовлетворения…

Город тонул в тумане, пробирающем сыростью до костей. В нем терялись звуки и запахи, и я передернулась, поплотнее закутываясь в шаль — неприятно чувствовать себя мухой, увязшей в варенье.

Отпирая дверь «Уртехюс», я вспомнила о вчерашних событиях и заполошно огляделась. К счастью, гадины нигде не оказалось: на столике, куда ее вчера столь небрежно бросил Исмир, теперь красовалась только пыль. Надо думать, змея пришла в себя и уползла. Или растаяла, как льдинка на солнце.

Первым делом заварить кофе — крепкий, жгучий, чтобы обжигал язык и разгонял кровь. О Петтере, подарившем мне это маленькое чудо, я думала с неподдельной теплотой.

Теперь зажечь аромалампу с капелькой иланг-иланга, от тягуче-сладкого аромата которого накатывает приятная расслабленность…

И только потом, грея руки о чашку с горячим напитком, позволить себе вспомнить и задуматься. Столько всего случилось, что от одного перечня кружилась голова: статья Знатока, змея, поцелуй с Исмиром, дуэль, объяснение с Петтером, буйство вьюги и, венец дня, — тело мэра, распластавшееся у подножия скалы. Ах, чуть не забыла, еще ужин с господином Бьюдером. Последний, кстати, моих надежд не оправдал. Несмотря на интригующее начало, беседа за столом касалась исключительно нейтральных тем вроде погоды и перспектив подледной рыбной ловли. О более любопытных вещах речи не заходило и, думается, виноват в этом господин Бранд, улучивший минутку, чтобы сказать «другу» несколько слов на ухо, после которых тот резко присмирел.

И, признаюсь, весь этот калейдоскоп меня настораживал. Рада ли я тому, что давно переставшие колебаться весы моей жизни вдруг отчаянно закачались, швыряя меня то в радость, то в боль? Зачем, милосердные мои боги, зачем это все? Уже не первый год я жила, словно за стеклянной стеной, незаметно, но надежно отрезающей меня от всех треволнений. Сейчас она истончилась, став не прочнее мыльного пузыря. И снова нужно склеивать ее из осколков… или не нужно?

Руки привычно перебирали баночки, нос анализировал сочетание ароматов в пробниках духов, затем я резала и заворачивала в холст аккуратные бруски мыла… И все это время не могла отделаться от мысли, что опасно близко подошла к грани. Чего я хочу от жизни? Последние два года все мои помыслы ограничивались одним: выжить. Не сломаться, не стать послушной игрушкой, вырастить сына… Что же изменилось теперь?

Может быть, всему виной воспоминания о поцелуе Исмира? До сих пор Ингольв был единственным мужчиной, которому я позволяла такие вольности. Сначала я его безумно любила, а потом не видела смысла менять шило на мыло. Я не питала иллюзий: «спасать» меня от влиятельного полковника Ингольва никто не собирался. А вот поиграть с огнем, закрутив интрижку со мной за спиной мужа, многие бы не отказались. Но брезгливость не позволяла мне принять эти «чувства».

И как теперь вести себя с Исмиром? Я мерила шагами свою лабораторию. Надо думать, лучше всего сделать вид, что ничего не случилось. Оставалось только надеяться, что я сумею держаться, как ни в чем не бывало… Только отчего же я так нервничаю сейчас?

Поэтому, признаюсь, робкому стуку в дверь я искренне обрадовалась. Пусть глупо сбегать от тяжелых мыслей, в тот момент мне требовалась передышка.

— Входите, не заперто! — крикнула я, гадая, кому могла понадобиться в такую рань. При серьезных болезнях и острых состояниях лучше посетить врача. Травы действуют медленнее уколов.

Менее всего я ожидала увидеть маленького человечка, сжимающего в заскорузлых пальцах шляпу. Негромкая симфония травяных ароматов, навсегда пропитавших не только его одежду, но даже кожу и волосы, безошибочно указывала на его профессию. Мята, чабрец, тимьян, ромашка — словно ласковое дуновение теплого ветерка.

— Здравия вам желаю, госпожа, — поклонившись, проскрипел человечек.

— И вам здоровья, Палл, — оправившись от удивления, приветливо произнесла я. — Что вас привело ко мне?

Он залился краской, отчего его светлые волосы, казалось, стали еще ярче.

— Я… — он закусил губу, потоптался на пороге и наконец попросил тихо: — Мне нужна ваша помощь, госпожа.

— Помощь? — искренне удивилась я. До сих пор мне вообще не доводилось видеть, чтобы Палл выходил из оранжереи. Даже нуждающиеся в починке вещи (а он мастер на все руки) ему доставляли наверх. Палл давно сроднился со своими растениями, разговаривал с ними, словно с детьми, и казалось, сам стал частью оранжереи — как установленные возле дорожек декоративные фигуры. — Что-то с садом? Вредители?

— Нет! — Палл мотнул головой и произнес со странной нежностью: — Это все моя дочка, госпожа!

— Дочка?! — переспросила я, с искренним удивлением глядя на него. Мне казалось, что только бесконечно одинокий человек мог с такой нежностью относиться к растениям. К тому же до сих пор Палл никогда не упоминал о семье. Но многослойная, густая и теплая ваниль не оставляла сомнений в его искренней любви к девочке. — Разве вы… Впрочем, что это я? Конечно, я сделаю для вашей дочери все, что в моих силах. А теперь присаживайтесь и рассказывайте.

Он благодарно кивнул и с опаской устроился на самом краешке стула. Я сложила руки на коленях и чуть склонила набок голову, демонстрируя свой интерес.

— Моя девочка, — начал Палл с волнением, — служит горничной у барышни Сигнё. Ну то есть у ее родителей, конечно!

— Постойте, — перебила я. — То есть ваша дочь уже взрослая?

— Да, — кивнул он, явно не понимая, что меня так удивило.

— Извините, — я жестом предложила ему продолжать. Отчего-то мне представлялась маленькая девочка, прячущаяся в зарослях жасмина, а не взрослая девушка.