Лицо Тилваса исказилось.

Глаза его полыхнули незнакомым мне светом, сухожилия напряглись. Артефактор отпустил незаконченное заклинание и шагнул сквозь пламя прямо так, как был.

Синий огонь обхватил его со всех сторон. Тилвас прошел сквозь него, не думая о ранах, расцветших тотчас по всему телу. Тень лиса пэйярту также скользнула сквозь пламя, оставляя стаю воющих, рычащих волков позади. Полыхая, израненная, но ловкая, тень бросилась ко мне, а ее хозяин Талвани что есть сил швырнул вперед формулу отмены.

Но… Лезвие, брошенное сенатором, было первым. Ведь даже у магии есть скорость. И фора.

Глядя на то, как туманное колдовское лезвие приближается, крутясь вдоль своей оси, метясь мне прямо в сердце, я судорожно вдохнула. Время будто замедлилось. Прикованные руки не давали мне возможности увернуться.

Да, прах побери, это вообще не по плану.

Лезвие было уже совсем близко, как вдруг из тени возле меня скользящим гильдийским шагом вынырнул Мокки. И замер лицом ко мне, передо мной.

— Я… — начал он, и в этот самый момент кинжал пронзил его насквозь.

Краешек лезвия показался в груди, взорвался, а потом мгновенно растворился, оставив по себе фонтан крови и клочья рубашки.

Глаза Бакоа расширились и остекленели. Без единого звука мертвый вор упал на землю.

Убит.

Убит.

Убит.

Я заорала. Я орала так, что мне казалось, весь мир должен рухнуть — если еще нет. Я чуть не вырвала себе руки, пытаясь освободиться от пут горфуса, я не видела и не слышала ничего, кроме безжизненного тела на земле полночного сада и тишины — там, где должно быть биение сердца и вечная, самоуверенная,

наглая

насмешка

Мокки над жизнью.

Когда мой крик иссяк, оставив лишь слезы и оглушающую тишину, горфус закончил:

— …Не все потеряно, ведь я в курсе, что ты дорожишь не одной только Джерри.

— Я убью тебя, — холодно и чуждо сказал Тилвас двоящимся голосом, в котором было только одно — смерть.

— Так-то лучше, — осклабился горфус. — Хотя погоди, пэйярту. Сделаем еще интереснее. Propter flammae caelestis tinea non miserebor. Не жалко мотылька для пламени небес.

— НЕТ!

Что-то заставило меня поднять взгляд от мертвого Мокки, чтобы увидеть, как горфус вгоняет еще одно призрачное лезвие – на сей раз себе в грудь. С бешеной улыбкой, с сияющим взглядом Цига Лорч дважды провернул кинжал в своем сердце.

Темная тень отошла от рухнувшего тела сенатора одновременно с тем, как весь остров тряхнуло.

Башни древнего замка вздрогнули, со всех сторон оглушительно зазвенели сирены, а камни сада взрывались — из-под них хлестала вода, верхушки океанских фонтанов, наконец-то освобожденных, пришедших мстить за долгие столетия плена.

Остров погружался в темноту сообразно тому, как в окнах лопались маг-сферы. Послышались далекие, будто сквозь вату, отчаянные крики гостей. Водяной пар затягивал сад и замок, а я поняла, что моя спина полыхает от боли, пронзившей все мое естество.

Мертвый Мокки смотрел на полночное небо, из открытого рта у него вытекала кровь, грудь была как алая роза, раскрывшаяся на рассвете.

Что-то затянуло мои глаза черной пленкой. Кто-то будто отодвинул меня в самый дальний угол черепа, и я почувствовала, как чужое сознание разворачивается и обживается в моем теле. Я зарычала, рванула руки — и заклинание, сдерживавшее их, рухнуло с треском.

Я спрыгнула с бортика фонтана, легко переступила через мертвого Бакоа, шагнула вперед и улыбнулась бледному, яростному Тилвасу.

— Вот теперь мы развлечемся, пэйярту, — сказала я.

На Тилвасе не было лица.

— Это не развлечение! — отчаянно прорычал он. Его тело пыталось заживить раны, нанесенные синим огнем, лисья тень бесновалась отдельно от артефактора, шарахлась от меня, выгибая спину. — Ты ничего не понял, горфус. Ничего!

— Как это не развлечение? А зачем еще ты стал человеком, лис? — я поправила волосы и соблазнительно провела рукой по своему лицу, подбородку, шее. — Чего еще ты хотел, когда вселялся в поломанного мальчишку на острове Нчардирк?

— Я всегда хотел лишь любви!

Эти слова были настолько искренними и болезненными во тьме вокруг, что мое сердце, даже под властью горфуса, сжалось. Но внешне я лишь глумливо рассмеялась и широко улыбнулась.

— Так вот она я, твоя любовь. Нравится?

Я сделала несколько быстрых шагов вперед. Лицо Тилваса было искажено болью и пустотой, сопровождающей настоящее горе. Облизнув губы, я приподнялась на мысочки, будто желая поцеловать его, но вместо этого с рычанием оскалилась и укусила в шею.

Что-то внутри меня рушилось — небо, сколькому там еще можно рухнуть, сколько сил можно вычерпать, даже когда уже думаешь — всё? — пока я вгрызалась в шею артефактора, сладко обхватывала его руками, подтягивала к себе, наслаждаясь запахом страдания.

Он не мог оттолкнуть меня.

Он знал, что во мне горфус. Он знал, что я съем его заживо, как Кашфиэля, Финну и остальных в Зайверино. Но он все равно не мог оттолкнуть меня.

Милый Тилвас…

Просто однажды тебя перестает хватать на всю эту тьму. Вместо ответного удара ты выбираешь молчание, чтобы не порождать новую войну, не подбрасывать еще поленьев в пламя ненависти. Да, ты сгоришь. Но когда-нибудь, если все перестанут отвечать на ненависть ненавистью, ненавидеть станет просто некому. Ненависть, война, тьма — умрут без подпитки.

Милый Тилвас…

Мои зубы покрылись его кровью.

— Джерри… — шепнул он.

«Я не она», — хотела сказать я, но в этот момент какая-то сила оторвала меня от Талвани и развернула.

Утро приходит даже за самой темной ночью,

Забытые корабли возвращаются, в парусах качая ветра.

Полночный сад был затоплен водой.

Ее тонкая лаково-черная пленка покрывала и камни, и мхи, и осколки разбитых стекол. Покрывала мыски моих туфель, перебирала разметанные волосы мертвого Лорча, мертвого Мокки, играла струйками крови, как красками, тут и там. Вода, журча, затапливала сад все выше и выше.

А над ней — в воздухе передо мной — висел легион морских рёххов.

Безмолвные и траурные, светящиеся бледно-голубым, они парили над черным зеркалом, вперив в меня десятки обвиняющих взглядов. Мне казалось, я попала в пространство чужой дремы. Сад был похож на лунатика, заблудившего в океанских кошмарах.

Вскинув подбородок, я хрипло рассмеялась и утерла тыльной стороной ладони окровавленный рот.

— Что вам, падальщики? — ощерилась я, властно оглядывая ряды духов. Каждый из них — укор.