– Вот у моей жены, Эд, и впрямь было хорошее детство. Ее отец работал в нефтяной компании, она училась в приличной школе, денег у них хватало на все. Она у меня умная, училась хорошо. И Багдад тогда был очень хорошим местом. Здесь даже в 1980-х, после начала иранской войны, американских компаний хватало. Рейган присылал деньги, оружие, а помощники Саддама из ЦРУ – химическое оружие. Саддам ведь был союзником Америки, как тебе известно. Хорошее было время. Я тогда совсем молодым был. «Судзуки-125», кожаная куртка. Очень крутой. Всю ночь мог в кафе с приятелями проболтать. Девушки, музыка, книги, все такое. Тогда у нас было будущее. Благодаря связям отца жены в армии я, к счастью, не служил. У меня была хорошая работа на радио, потом в Министерстве информации. Потом война закончилась, и мы обрадовались. Наконец-то, думали мы, Саддам начнет тратить деньги на развитие страны, на университет, и у нас станет как в Турции. Но тут случился Кувейт. И американцы сказали: «Ладно, вторгайтесь, у Кувейта спорные границы». Но потом вдруг – нет, нельзя, резолюция ООН. И все мы подумали: какого черта? Саддам вел себя как загнанный в угол зверь. Он ни в коем случае не мог отступить, ибо тогда потерял бы лицо. Во время Кувейта моя работа была ну о-о-очень творческой – приходилось расписывать наше поражение как победу Саддама. И тогда будущее уже виделось весьма мрачным. Дома мы с женой тайком слушали Би-би-си по-арабски, и мы оба очень завидовали журналистам Би-би-си, которые могли свободно освещать реальные события. Я-то ведь именно этим и хотел заниматься. Но нет, мы писали всякую ложь: о курдах, о Саддаме и его сыновьях, о партии Баас, о том, какое светлое будущее ждет Ирак. А попробуешь написать правду, и тебя сгноят в Абу-Грейб. Затем случилось 11 сентября, и Буш заявил: «Мы свергнем Саддама!» И мы так обрадовались! Конечно, мы боялись, но все равно были счастливы. А затем, затем, Саддама, этого сукиного сына, не стало, и я подумал: все-таки Аллах велик, Ирак начнет новую жизнь, Ирак поднимется, возродится, как… эта огненная птица – как она называется, Эд?

– Феникс.

– Да. Я думал, Ирак возродится, как феникс, и я буду ездить куда хочу, говорить с кем хочу, писать что хочу. Я думал, мои дочери сделают карьеру, как когда-то сделала карьеру моя жена, ведь теперь их ждет хорошее будущее. Иракцы и американцы вместе стащили с пьедестала на землю статую Саддама. Но уже в тот же день к вечеру начались грабежи. Первым делом ограбили музей. И американские солдаты ничего не делали, они просто наблюдали. А генерал Гарнер сказал: «Ну что ж, это вполне естественно – после правления Саддама». И я подумал: боже мой, значит, у Америки нет никакого плана. А потом подумал: теперь наступят Темные века. Так и случилось. Война. В школу, где учились мои дочери, попала ракета. Деньги, выделенные на строительство новой школы, украли. Так что теперь уже много месяцев девочки не ходят в школу. Да они вообще из дома не выходят. Это слишком опасно. Они целыми днями спорят друг с другом, читают, рисуют, мечтают, стирают, если есть вода, смотрят у соседей телевизор, если случайно включают электричество. В телевизоре они видят других девочек-подростков, которые живут в Америке, на Беверли-Хиллз, которые учатся в колледжах, водят автомобили, назначают свидания мальчикам. У этих девочек из телевизора спальни больше, чем вся наша квартира, и есть еще отдельные комнаты для одежды и обуви. Боже мой! Для моих девочек все эти мечты – как пытка. Когда Америка уйдет, у Ирака возможны только два будущих. Одно будущее – пушки, ружья, ножи и бесконечная война суннитов с шиитами. Как в Ливане в 80-е. А второе будущее – это власть исламистов, шариат, женщины в бурках. Как сейчас в Афганистане. Мой кузен Омар в прошлом году бежал в Бейрут, а оттуда отправился в Брюссель, чтобы найти себе девушку и жениться; любую девушку, старую, молодую – любую, у которой есть паспорт Европейского Союза. Я говорю: «Омар, опомнись, ты совсем, черт тебя побери, спятил! Ты же не на девушке женишься, а на паспорте!» А он мне отвечает: «Лет шесть я буду хорошо обращаться с девушкой, я буду хорошо обращаться с ее родителями, а затем аккуратно подготовлю развод; к этому времени я уже буду гражданином Евросоюза, я буду свободен, и я останусь там». Да, теперь он там. Ему все удалось. И сегодня я думаю: нет, Омар вовсе не спятил. Это мы, кто остался, спятили. Будущего нет.

Я не знал, что и сказать. Мы проехали мимо переполненного интернет-кафе; мальчишки с отсутствующими лицами сидели перед игровыми приставками, где на экране американские морпехи стреляли в партизан, более всего похожих на арабов, на фоне разрушенных домов и улиц, тоже очень похожих на улицы Багдада или Фаллуджи. Наверное, в этом игровом меню не было такой опции – чтобы быть партизаном и стрелять в морпехов.

Насер швырнул в окошко окурок и сказал:

– Ирак. Сломлен.

* * *

Я был, возможно, немного пьян. Холли маячила возле серебряной чаши для пунша в окружении целого пояса астероидов в виде трещавших без умолку женщин. Уэбберы, Сайксы, Коркораны из Корка и прочие, и прочие… Черт побери, кто все эти люди? Я прошел мимо столика, за которым Дэйв играл с Аоифе в «Четыре в ряд» и старательно, с театральным отчаянием, ей проигрывал. Я никогда так с Аоифе не играю. Она хихикала, когда ее дед в отчаянии сжимал виски и стонал: «Не-е-ет, это невозможно! Не может быть, чтобы ты снова выиграла! Я же мастерски играю в «Четыре в ряд»!» Я уже давно пожалел, что ответил на ледяное обращение Холли со мной столь же ледяным обращением, и теперь хотел попытаться восстановить мир и первым принести Холли оливковую ветвь. Если же ей захочется хлестнуть меня этой ветвью по лицу, тогда станет окончательно ясно, кто из нас унылая старая корова и кто в моральном отношении оказался выше. Мне оставалось преодолеть всего три небольших, но плотных толпы разодетых гостей, чтобы наконец добраться до женщины, которая официально считалась моей «гражданской женой», когда путь мне преградила Полин Уэббер, подталкивая перед собой какого-то долговязого и неуклюжего юнца, одетого как болельщик юношеской футбольной команды: пурпурная шелковая рубашка и того же оттенка жилет – все это чрезвычайно невыигрышно оттеняло его смертельно бледную физиономию.

– Эд, Эд, Эд! – закаркала Полин. – Наконец-то я вас нашла! Вот, это Сеймур, о котором я вам уже все рассказала. Сеймур, это Эд Брубек, странствующий корреспондент, который пишет о реальной жизни. – Сеймур сверкнул полным ртом брекетов. Пожимая его костлявую руку, я чувствовал себя ловцом НЛО. Полин улыбалась, точно сварганившая удачную помолвку сваха. – Ох, я готова была бы даже пырнуть кого-нибудь прямо в сердце открывалкой для пробок, лишь бы прямо сейчас заполучить камеру и сфотографировать вас обоих! – Однако она и пальцем не пошевелила, чтобы подозвать к себе фотографа.

Рукопожатие Сеймура настолько затянулось, что превзошло все возможные пределы. На лбу у него от усердия возникли какие-то сердитые морщины, походившие то ли на букву W, то ли на созвездие Кассиопеи, и мне спьяну показалось, что я когда-то уже был свидетелем или участником подобной сцены – возможно, мне это снилось, а может, просто казалось, что снится.

– Я большой поклонник вашего творчества, мистер Брубек.