Господин де Ла Серга, под предлогом готовности оказать вице-королю почести, полагающиеся ему по рангу, приказал всему гарнизону стать под ружье; улицы тотчас же заполнились солдатами, спешившими занять различные стратегические высоты, и толпу зевак оттеснили подальше, чтобы не мешала передвижениям военных.

Губернатор, во главе блистательных штабных офицеров, встречал гостей у лестницы, спускавшейся к молу; он со всей изысканностью подал руку госпоже де Ла Торре, а господин де Лартиг предложил свою донье Виоленте.

– Вот вам, господин граф, и полная демонстрация силы, – с иронической улыбкой заметил господин де Лартиг.

– Простите, господин барон, – тем же тоном ответствовал губернатор, – но мы не привыкли тут у себя принимать ваших соотечественников. Народ наш относится к вам, французам, весьма враждебно, вот я и счел необходимым принять подобные меры предосторожности во избежание вполне возможных столкновений.

Взгляды всех присутствующих обратились к «Непоколебимому»; губернатор со скрываемой досадой заметил, что все порты на борту корабля были открыты, в них зияли жерла пушек и мерцали уже запаленные фитили: довольно было одного только жеста, одного лишь сигнала господина де Лартига, и смертоносный град в мгновение ока обрушился бы на город и опустошил набережные, подобно гибельному шквалу.

Граф де Ла Серга наклонился к одному из своих офицеров и что-то шепнул ему на ухо, после чего тот немедленно удалился.

Между тем высадка была произведена с быстротой, с какой французы обычно делают любые дела, – сто двадцать хорошо вооруженных морских пехотинцев уже выстроились в ряд позади своего командира, не считая шести десятков солдат, оставшихся в шлюпках и готовых по первому же сигналу сослужить свою верную службу.

– Дорогой капитан, – сказал граф с натянутой улыбкой, – похоже, мы друг друга не поняли. Клянусь честью испанского дворянина, я подам вам пример доверия. Глядите!

И действительно, во исполнение приказа губернатора, отданного мгновение назад, ряды испанского войска заметно поредели: большинство солдат поспешили обратно в казармы, и горожане, напиравшие вовсю с разных сторон, уже теснились вокруг чужеземцев, не проявляя к ним, впрочем, ни малейшей враждебности, о которой говорил губернатор. Одним словом, город вмиг стал неузнаваем: из сурового и настороженного он в считаные минуты превратился в веселый и приветливый.

– Благодарю вас, господин граф, – сказал господин де Лартиг, – вы поступили по чести, другого я от вас не ожидал. Однако, к моему великому сожалению, я не могу последовать вашему великодушному примеру. Осторожность настоятельно требует от меня бдительности. Но даю вам честное благородное слово: что бы там ни случилось, французы не начнут первыми враждебные действия и не станут открывать огонь.

Губернатор поклонился. Грянул испанский военный оркестр – зазвучал бравурный марш, и процессия наконец двинулась вперед, но не к губернаторскому дворцу, а к резиденции, подготовленной заботами губернатора для герцога де Ла Торре и его семьи.

И на сей раз все прошло по взаимной договоренности между господином де Ла Соргой и господином де Лартигом.

После того как граф вручил французскому капитану жалованные грамоты, составленные должным образом, герцог де Ла Торре в свою очередь тепло простился с ним, обязав передать королю письмо, которое он ему тут же и передал и в котором почтительно благодарил его величество за оказанную ему, герцогу, милость, а также за то, как его высочайшая воля была принята к исполнению и исполнена командиром «Непоколебимого».

На том господин де Лартиг официально простился с герцогом и его семьей и в сопровождении губернатора вернулся к шлюпкам; на прощание господин де Ла Сорга отдал ему все почести, подобающие его рангу.

Спустя час «Непоколебимый» поднял паруса и покинул Веракрус.

Герцог де Ла Торре знал, что в Мексике ему предстоит пробыть три месяца перед тем, как попутный корабль доставит его в Перу.

Герцог, однако, не имел ни малейшего желания жить все это время в Веракрусе, поскольку местный климат, как известно, пагубно действовал на чужеземцев.

Первым делом он отписал вице-королю Новой Испании[63], сообщая ему о том, что высадился в Веракрусе, и о том, в сколь зависимом положении оказался в связи с длительной отсрочкой своего отбытия в Перу. Столь продолжительное пребывание в жарком климате, добавлял он, может серьезно сказаться не только на его собственном здравии, но и на здоровье госпожи де Ла Торре и его дочери, которые находятся вместе с ним. А посему в конце письма он испрашивал у вице-короля дозволения перенести свою резиденцию в какое-нибудь место с более умеренным климатом, хотя бы в Орисабу или Пуэбла-де-лос-Анхелес.

Написав письмо, сложив и скрепив собственной печатью, герцог де Ла Торре вверил его своему слуге, которого привез с собой из Испании и на которого вполне мог положиться. Он отослал слугу в Мехико, а сам взялся благоустраивать свой дом.

Так прошло несколько дней, и за это время ничто не нарушило его однообразно безмятежную жизнь в Веракрусе.

Герцог принимал одного за другим чопорных посетителей, представлявших городские власти, и в свою очередь добросовестно совершал ответные визиты; потом он заперся у себя во дворце и зажил жизнью затворника, но не потому, что заподозрил кого-то из местных в злонамеренном отношении к себе или в тайном заговоре, который, возможно, плели против него враги: он был весьма далек от того, чтобы подозревать кого бы то ни было в столь гнусных кознях.

В Америке он оказался впервой, а до этого почти всю жизнь прожил при французском дворе и пребывал в полной уверенности, что никому не сделал ничего плохого, – напротив, ему помнились только благодеяния, коими он одаривал окружающих при всяком удобном случае.

Добровольное же затворничество, на которое герцог себя обрек, не имело под собой тех оснований, о которых мы упомянули выше: причиной тому была некоторая замкнутость герцога, а еще необходимость углубиться в вопросы высокой политики, которые ему, возможно, предстояло решать в будущем, ну и, наконец, что немаловажно, – его стремление не ударить в грязь лицом и оправдать доверие своего государя.

Однажды утром герцог, уединясь у себя в кабинете, с головой ушел в работу – скучную и многотрудную, особенно для человека, чью жизнь прежде никоим образом не касались все эти мудреные вопросы высокой политики. И тут вошел слуга и объявил, что двое каких-то погонщиков испрашивают у него дозволения показать дамам свои товары. А один из них, прибавил слуга, просит чести быть принятым лично господином герцогом де Ла Торре, которому, по его словам, он должен сообщить нечто очень срочное и весьма-весьма важное.

Герцог распорядился проводить к нему этого человека, пока его спутник будет показывать дамам изящные ткани и украшения.

В кабинет прошел погонщик, и, как только за ним закрылась дверь, он шагнул вперед и молча приветствовал герцога.