– Передай нашим, что вернулся Белый Георгин и привез товар, три блока.

– Какой георгин? – переспрашивает парень.

– Белый, какой же еще, – нервничает Витя, – а теперь слушай и не перебивай. Товар я оставлю у тети Розы, расценки на десять процентов выше, и никаких выдач под карандаш, пусть профсоюзы спасают.

– Какой товар? – снова переспрашивает парень.

– Сказал тебе – не перебивай, – злится Витя, – твое дело запомнить и ничего не перепутать, меня разыскивать не надо, все у тети Розы, и не затягивайте, а теперь разбежались, – распорядился и, не оглядываясь, вышел из бильярдной.

Парень вроде как за ним потянулся, но кто-то из игроков его окликнул, он махнул рукой и вернулся к столу.

– Видел конспиратора? – спросил Витя. – Под простачка работает.

Видел, говорю, только мне кажется, что он ничего не понял. Витя снисходительно улыбнулся, покачал головой и успокоил, что в его деле у каждого своя роль. А почему именно Белый Георгин, спрашиваю.

– Потому что героин тоже белый. И кранты, больше ни слова об этом.

И действительно, больше ни слова – ни о наркотиках, ни о жене, которой вечером забыл позвонить, ни об отце-полковнике… Я, кстати, сколько ни осматривался, никаких следов проживания мужчины в их квартире не заметил. Из усов бороды не выкроишь, но коли найдешь у коровы гриву, так и у кобылы будут рога.

Себя уморить, чтоб людей удивить. Ну ладно бы по пьяной лавочке насочинял, это бы еще как-то понятно было. А то ведь совершенно трезвый. Он вообще не пил. А я, глупый человек, удивлялся, почему он ни на одной работе подолгу не задерживается.

Любовную историю хотите? Пожалуйста. Сколько угодно. Могу – пять. Могу – десять. Но не о себе. Может быть, потом, когда надобность в женщинах отпадет… Впрочем, не буду зарекаться.

С мужиком одним работал, Женькой звали. Вообще-то, он требовал, чтобы Евгением Станиславовичем величали. Но как-то не выговаривалось, и не потому, что длинно, просто не к седлу задница. Но похождения свои расписывать был мастак.

Я тогда монтажником в автоматике работал. Приезжаем в командировку. Селят в заводскую гостиницу квартирного типа. Нам четверым досталась двухкомнатная. Мы с Женькой тупиковую заняли, а два парня помоложе – проходную. Собственно, он за старшего у нас был, да и по возрасту на добрый десяток обогнал, мог бы и меня к молодым отправить, но надо же кому-то слушать о его победах на любовном фронте.

Ехали сачкануть, а вляпались в тяжелейший аврал: с утра до темна – в цеху, пива попить некогда. Дождались воскресенья. Вышли с Женькой в город. Начало июня, а духотища, как в Ташкенте перед землетрясением. Говорит вроде о пиве, но глазенки так и ерзают по распаренным женским выпуклостям. И словно в ответ на его ищущий взгляд откуда-то сверху появляется ленивый и капризный голос:

– Мальчики, сигаретки не найдется?

Поднимаем головы – Манька в окошке. Пол-лица – глаза, пол-лица – губы. Женька по карманам хлоп-хлоп, дрожащей рукой сигарету протягивает. А росточком-то скромненький. Девица с подоконника свисает. Прелести из сарафана на волю просятся, мозги мужицкие туманят.

– А еще одну можно, для подружки? – спрашивает красотка.

– Хоть две, – говорит, – для хорошей подружки мы и за вином сходить можем.

Девица прелестями качнула, и Женька потащил меня к магазину. По дороге словами захлебывается, учит: вот, мол, как надо кадры искать, и какие кадры – высшая проба. От спешки и предвкушения весь в поту.

– Ты видел ее губы? – сипит. – Вакуумный насос, а не губы. Такая поцелует – и дыханье остановится. Но ты не переживай, может, и подружка приличная.

Все уже распределил, осталось только «гоп» сказать. Возвращаемся с вином. Картинка из окошка не исчезла. Снова к нам нагибается, прелестями слепит и дурманит. Слова молвить не успела, а Женька уже бутылки протягивает. Молча взяла и молча пропала. Ждем-пождем – никаких признаков гостеприимства. Женька подпрыгивает, пытается что-то высмотреть – бесполезно. Я, конечно, мог бы его подсадить, но несолидно. И крикнуть некому, как зовут – не успели спросить. И вина жалко, и за себя обидно. Особенно Женьке. Но монтажники просто так не сдаются. Идем в подъезд. Высчитываем нужную дверь и попадаем с первого раза. Открывает оконная красавица. Глаза удивленные, губы обиженные – куда, мол, пропали, сколько можно ждать. Виноваты, каемся. А на кухне, действительно, уже и стол накрыт, то бишь стаканы выставлены и пучок черемши на тарелке, еще мокрый, – видно, помыла для гостей. Хлеба в доме не нашлось, но соли целая пачка. Да ладно – не обжираться же пришли. Женька, снова уверенный, по-хозяйски открывает бутылку, разливает в четыре стакана и про подружку спрашивает, заботу о младшем товарище проявляет.

Ждали подружку, а появился подруг – здоровенный детина, весь в татуировках. Вышел в плавках, наверняка специально, чтобы картинную галерею продемонстрировать и с биографией без лишних слов познакомить. Поздороваться забыл, молча уселся рядом с Женькой и красавицу на колено пристроил. Вторую бутылку разливал уже он. Хорошо, что вино быстро кончилось и появился повод распрощаться. Тяжело сидеть в молчаливой компании.

Этот разрисованный мужик и Женьку молчанием заразил. Целую неделю нам пришлось скучать без его рассказов. Нет, честное слово, соскучились. Ходит как в воду опущенный, смотреть жалко.

Но затишье сами знаете перед чем бывает.

В выходной с утра куда-то исчез, а часов в пять объявился с дамой, да еще и с ребенком лет пяти. В общем-то, ничего подозрительного, на улице дождь зарядил, они якобы и забежали переждать его и обсохнуть. Да если бы так. Не дав нам опомниться, он вызывает меня на кухню и выдает инструкцию: он с подругой идет в маленькую комнату заниматься делом, а мы должны следить, чтобы мальчишка не ворвался к ним – одним словом, нянчиться.

Приказать просто, а как ребенка отвлекать, если ни угощений, ни игрушек? Парочка удалилась, а мы втроем смотрим на мальчишку и не знаем, с какой стороны к нему подступиться. Хочешь, говорю, сказку? Головкой мотает, не хочет сказок. Чаю просит. Ну, чай – куда ни шло. Это даже к лучшему, уведем на кухню – подальше от запретной комнаты. Кипятильник есть, заварки, пусть и грузинской, но целая пачка, а уж без печенья как-нибудь обойдется, не принца ведь принимаем. В том-то и дело, что не принца, породистые всегда покладистей. А этому навели стакан сладкого чая – конфет требует. Не держим, говорим, конфет, от них зубы портятся. Пацан сначала в слезы, потом в крик. Мамку зовет. Она не откликается, тогда сам к ней рванул, юркнул между наших ног – и бегом. А дверь в комнату без шпингалета и без замка – ворвется и всю непотребность увидит. Еле перехватили. Поднял на руки – вроде успокоился, пока нес – молчал, а на кухне снова заканючил. От стакана отмахнулся, чай пролил, чуть не ошпарился. Пришлось самому молодому из нас бежать в магазин, прикрываясь от дождя полиэтиленовым пакетом. Ждал без капризов, потом, когда весь кулек смолотил, снова о мамке вспомнил. Чем ребенка занять – ума приложить не можем. Не в карты же с ним играть? Нахожу листок бумаги, пробую научить его рисовать. Правда, и сам как следует не умею, но утки и голуби получаются похожими. Карандашей в гостинице, разумеется, не нашлось, кто бы предупредил, что они понадобятся, рисую авторучкой, она-то ребенка и заинтересовала. На птичек моих он любоваться не захотел, а ручку попросил. Бери, говорю, и подрисовывай озеро с домиком на берегу, чтобы утке было где плавать. Дело вроде нехитрое, но у него не получается и желания не видно. Сидит, ручкой любуется. Нацарапал для пробы пару загогулин и спрятал ее в карман. Бережливый мальчик. Оно, в общем-то, и понятно – безотцовщина. У мамаши, наверное, ни денег на игрушки, ни времени на игры. Ручку выпросил и снова заскучал. Ерзает на стуле, головой вертит, а что на гостиничной кухне высмотришь, кроме щербатых тарелок. Смотрю, уже и губенки начали кривиться, еще немного, и снова заплачет. Потом часы мои заинтересовали. Спросил, сколько времени, я сказал, но ему самому увидеть захотелось. И остался бы я без своих пылевлагонепроницаемых, но в комнате хлопнула дверь и мамочка стала звать сынулю. Только на зов ее первыми побежали мы, а не мальчишка.