Фонтейн и Нуреев уже исполняли облегченную версию третьего действия в ходе кругосветного турне, но Рудольфу не терпелось поставить весь балет, пока он еще помнил хореографию. Поняв, что Аштон не хочет ставить «дорогую старую боевую лошадь – даже если это в самом деле Петипа», – Рудольф решил сам поставить балет для гастрольной компании «Королевского балета» к июльскому фестивалю в Сполето. «Раймонда» обещала стать самой дорогой постановкой, какая шла на фестивале Джанкарло Менотти, если бы администрация Ковент-Гардена – без ведома Рудольфа – не распорядилась урезать бюджет. Рудольф увидел декорации работы Бени Монтрезор лишь по приезде в Италию. Он пришел в ужас. Хотя сам он многое выбросил в малопонятном средневековом либретто Петипа, он понял, что дизайнер, который тоже стремился избавиться от «мишуры» традиционного балета, изготовил декорации, которые состояли практически лишь из одних газовых ширм. Как заметил Рудольф, знай он обо всем заранее, он не стал бы стараться и «нарезать ленты из мусора». При его выпуклой, объемной хореографии внимание публики должно быть сосредоточено только на танцорах, а молодой «второй состав» явно напрягался выше сил. Это значило, что успех балета главным образом зависит от Марго – «звезды в признанной звездной программе».

Как и Арлин Крос, Рудольф придерживался той точки зрения, что причиной постановки полноразмерной версии «Раймонды» стала большая и интересная роль балерины. По мнению Кита, он начал понимать, какую тяжесть он взваливает на плечи Марго. «Все предприятие приобретало сходство с тем, как если бы труппа «Сэдлерс-Уэллс» надеялась поразить Нью-Йорк «Спящей красавицей» 1949 года». Возможно, «Раймонда» стала самым сложным испытанием за всю карьеру Марго. В день генеральной репетиции балерина сидела в гримерке и накладывала макияж, когда вошла Джоан и сказала, что она забронировала билет для ее немедленного возвращения в Англию: Тито снова впал в кому.

Пока Марго с матерью ехали на машине в аэропорт Рима, Рудольф срочно подыскивал ей замену к премьере. Ему повезло, что в доступной оказалась Дорин Уэллс – привлекательная, смелая танцовщица, хотя, судя по съемкам их репетиций, она либо игнорировала, либо просто не замечала влияния Дудинской в том, что он ей показывал. Рудольф делал со вторым составом все, что мог, но, когда в Сполето приехал Аштон, он изумился низкому качеству исполнения. Рудольф был вне себя от сдерживаемого страха, а когда Джоан зашла за кулисы во время перерыва в репетициях, он швырнул балетную туфлю ей в голову. «Она с глухим стуком врезалась в новый газовый задник с поразительной силой, не долетев до цели около четырех футов… Джоан только поморщилась, но не испугалась, а приказала: «Прекрати!» – как будто распекала капризного ребенка».

Однако и премьера, и еще четыре спектакля прошли замечательно, как вспоминал Ноэл Кауард в своем дневнике: «Он был прекрасен. Она идеально подготовлена. Балет был исполнен хорошо, но не завораживал».

И все же Рудольф был безутешен – как он ясно дал понять, когда с опозданием явился на прием на вилле Джанкарло Менотти и увидел, что ему не только придется стоять в очереди к буфетному столу, но и взять там почти нечего. Пол Тейлор, чья труппа выступала на фестивале попеременно с «Королевским балетом», стал очевидцем его реакции: «То, что он сделал, – а он… сделал то, что от него ждали, – взял бокал, разбил его об пол и вышел. Об этом довольно долго сплетничали в городке»[78].

Вскоре вернулась Марго. К тому времени, несмотря на то что она оставила в Сполето чемоданы, никто уже не ждал ее, но она приехала вовремя для последнего спектакля и обещала выступить на гастролях в Ливане. Чудесным образом придя в себя после температуры в 42 с лишним градуса по Цельсию, Тито выжил, хотя находился на краю смерти. Марго не сразу привыкнет к мысли о том, что ее муж до конца жизни останется прикован к инвалидной коляске. Как всегда практичная, она сделала ревизию своих стремительно сокращавшихся финансов и сказала себе: «Не будет спектаклей, не будет платы». На время приказав себе забыть о бесконечных дежурствах в больнице, бутылках, уродливых приспособлениях, капельницах и аппарате искусственной вентиляции легких, она вышла на сцену и танцевала так ослепительно, что тем, кто видел предыдущие спектакли, казалось, будто они смотрят совсем другой балет. «Энергия, излучаемая Фонтейн… была такой, что освещала всю сцену и всех, кто на ней стоял», – писал критик из журнала The Ballet Today. Ноэл Кауард специально задержался еще на день, чтобы увидеть дневной спектакль с участием Фонтейн и Нуреева, и описывал его как «одно из величайших событий» своей театральной жизни. После того как их вызывали 32 раза, Кауард повез двух звезд ужинать, а потом в Рим. Марго всю дорогу спала у него на плече (Рудольф решил уехать на «феррари» с какими-то друзьями). Раньше в тот же день Кит Мани заметил, что впервые за две недели Рудольф позволил себе «едва заметную улыбку».

В октябрьский вечер 1964 г. Найджел и Мод Гослинг сидели в своем номере в ленинградской гостинице «Астория» и ждали Ксению. Рудольф купил шубу для матери; он попросил, чтобы Мод надела ее на себя и таким образом пронесла через таможню. Забрать же шубу у его английских друзей должна была Ксения. Задание было опасным. Советским гражданам не разрешалось заходить в номера к иностранным туристам; во всех гостиницах на каждом этаже у лифтов сидели бдительные дежурные. Мод вспоминает, какой испуганный вид был у Ксении, когда она вошла.

«Первым делом она приложила палец к губам и не произносила ни слова, пока не сняла подушку с кровати и не накрыла ею телефон. Найджел выучил несколько слов по-русски, а она немного говорила по-французски, так что они как-то общались, но мы сразу поняли, что ей не терпится надеть шубу и уйти».

Ксения заохала, когда оказалось, что шуба гораздо длиннее широкого свободного плаща, который она надела специально, чтобы скрыть под ним шубу, но Мод достала иголку с ниткой, они сели рядом на кровати и подшили подол. «Потом мы сказали: «Это для вас». Рудольф послал Пушкину большой альбом по искусству, но Ксения покачала головой, отказываясь брать подарок. Подойдя к окну, она отодвинула штору и показала на Исаакиевский собор на другой стороне площади, жестом дав понять: «Встретимся там». Перед уходом Ксения сняла платок и обвязала ноги, «чтобы сузить шубу». Перед тем как выйти из номера, она перекрестилась.

Гослинги в тот вечер собирались пойти на спектакль в Театр имени Кирова, но, как условились, сидели на лавке под моросящим дождем у входа в собор и ждали, когда снова появится Ксения. Через полчаса они решили, что никто не придет, отнесли альбом к себе в номер и побежали в театр. В первом антракте их заметил Пушкин; он подошел к ним и сразу же сказал: «Вас там не было». Оказалось, что они разминулись с Ксенией: она ждала их за собором, а они сидели перед ним. Указав цифру «одиннадцать» на своих часах, Пушкин жестами дал понять, что его жена будет ждать их на том же месте. На сей раз встреча состоялась. Они быстро обменялись подарками: Найджел передал кожаный портфель с альбомом по искусству, Ксения отдала им розовую сумку. «А, Ксанина сумка для покупок!» – воскликнул Рудольф, увидев ее, в которой лежала коробка шоколадных конфет и какие-то ноты (Пушкин взял взаймы ноты, которые просил Рудольф, и несколько вечеров переписывал их от руки). В последний раз Гослинги видели Ксению, когда та «бежала» от Исаакиевского собора с портфелем.