– Ее точно никто не найдет? – спросила Франческа.

– Положитесь на нас,– ответил дядя,– и на итальянцев. Со временем станет известно, что в доме кто-то скрывается, но если придет незнакомец и будет расспрашивать, ему скажут: «Вы ошиблись. Здесь нет такой женщины». Может быть, после долгих расспросов кто-то «сознается» и ответит: «Да, вы правы. Была здесь одна негритянка, но она уехала, и никто не знает куда». А тем временем мне позвонят и скажут «сними с нее шляпу». Не волнуйся, дочка. Девяносто процентов итальянских евреев уцелели во время войны. В этой стране знают, как спасать людей.

У корзины с ребенком Мэгги и Феликс взяли друг друга за руки и молча стояли, не в силах произнести прощальные слова. Феликс чувствовал себя неловко. Как врач, он знал ее ближе некуда, однако теперь она изменилась – и телом, и душой. В ней появилось что-то не от мира сего – может, из-за утраты Сэма, может, после рождения ребенка.

– Сэм тебя не винит,– сказала Мэгги.– Он жив. Вот здесь, у меня в сердце.

Она положила голову Феликсу на плечо и расплакалась.

– Даже не верится, что я скоро уеду и брошу вас с малышом. И все же так надо. Я должен вернуться и убедить всех, что никакого клона не было. Даже потом мне нельзя будет показываться рядом с тобой и ребенком. По крайней мере, в ближайшие годы. Как и Франческе.

Он увидел, как в чертах Мэгги отразилось то же мужество, что и в день, когда она вызвалась стать матерью клона.

– Ты сумеешь их убедить? – спросила Мэгги.

– Любой ценой.

Больше они не разговаривали – только постояли, обнявшись, у озера.

Потом Симон с Сильвией и Летицией поехали на юг, к себе домой, а Феликс, Франческа и Аделина отправились в такси на север. С водителем им повезло. Его звали Пьеро, и он немного владел английским. Как водится у итальянцев, Пьеро игнорировал дорожные знаки и подбадривал пассажиров шутками.

Он довез их прямиком до Домодоссолы, где помог разыскать дом священника в лесу, в котором родители Франчески и Феликса скрывались от немцев в ночь восьмого сентября пятьдесят лет назад. Потом они выехали к прекрасной долине Вигеццо, где чета Росси с сестрой путешествовала в телеге с сеном, глядя, как склоны становятся холмами, а те – в свою очередь – альпийскими предгорьями и пиками, чьи вершины теряются за облаками. Там, в нескольких милях от швейцарской границы, стоял городок под названием Ре. Феликсу удалось разыскать гостиницу, где его родители останавливались на ночь, и – с помощью Пьеро – дровяной сарай, откуда они бежали холодным сентябрьским днем, спасаясь от погони. Потом Феликс упросил водителя проехать вдоль железной дороги и остановить машину у небольшого лесистого холма; рельсы там проходили по мосту, опоры которого терялись на дне каменистой лощины. Было слышно, как внизу бурлит горный ручей, накатывая на неровные валуны.

Феликс взобрался на крошечную поляну, нашел самое высокое дерево и встал перед ним на колени. Там, где покоилось тело его брата, он укрепил звезду Давида и прочел каддиш, как научил дядя Симон. Затем он вернулся в машину, к сестре и Аделине, и они отправились в приграничный поселок. Здесь его отец провел самую горькую ночь в своей жизни, оплакивая дитя и клянясь отречься от прошлого.

Поужинали в местном ресторане. Феликса до последнего не оставляла мысль, что и родители сидели так когда-то, строя отчаянные планы,– точь-в-точь как они сейчас.

Доктор Феликс Росси, микробиолог и бывший глава исследовательской группы, выбрался из такси на углу Пятой авеню и Пятьдесят четвертой улицы, известном благодаря стоящему на нем Университетскому клубу. Как и Гарвардский, своим созданием клуб был обязан трем гениям архитектуры: Маккиму, Миду и Уайту. И правильно: самое престижное в мире место общения требовало только лучшего.

Франческа вышла вслед за братом и стиснула его руку. На ней были широкие брюки и почти мужской двубортный пиджак с задиристо поднятым воротником. Волосы она зачесала назад, чтобы выглядеть как можно стервознее, но ее ладонь взмокла от волнения.

Последней из такси вышла Аделина и взяла Франческу за другую руку со спокойствием, порожденным верой.

– Готовы? – спросила Франческа шепотом.

– Да,– ответила Аделина.– Лучшего места не придумаешь – сплошная косность и скука. Вам поверят за одно то, что вы его выбрали.

Никем не замеченные, они миновали поток пешеходов и стали взбираться по гранитным ступеням, думая, что уйти так легко уже не удастся.

Под темно-синим пологом их встретил сурового вида швейцар в зеленой ливрее, стоявший на небольшом возвышении сразу за дверью.

Точно напротив входа в вестибюле первого этажа виднелась наборная стена-терраццо, обрамленная восемью мраморными колоннами. Барельеф над камином изображал богиню мудрости Афину в боевом облачении рядом с греческим юношей, держащим факел,– по всей видимости, тем самым гонцом, который, по легенде, пробежал сорок два километра за три часа, чтобы доставить афинянам весть о победе в Марафонской битве, после чего упал замертво.

Феликс не особенно вдохновился судьбой посланника, учитывая то, что предстояло сделать ему.

Через широкие двери желтого нумидийского мрамора, из-за которых выглядывал какой-то старик, они вошли в читальный зал, где позолоченные пилястры, выступающие из обитых красным бархатом стен, обрамляли высокие окна с парчовыми занавесями. По части подражания итальянскому Ренессансу клуб превзошел оригиналы.

Старик словно потерялся во всем этом великолепии, невзрачный, маленький и рассеянный, словно целыми днями не выходил отсюда и видел лишь книги, слова, буквы… Вид у него был безобидный, но соответствовало ли это действительности?

Феликс оглядел незнакомца и убедил себя, что бояться нечего.

– У нас есть немного свободного времени перед встречей,– сказал он.– Не хотите выпить чаю в зале Теодора Дуайта?

– Где угодно, только не в этом гробу, – отозвалась Франческа.

Феликс тряхнул головой.

– Я не о столовой. Помнишь желтую гостиную? Дуайт-холл?

Франческа показала язык. Послушай он ее в свое время, сейчас все были бы дома, в безопасности.

Еще раз пройдя через мраморный вестибюль, они очутились в комнате с желтыми стенами в самый разгар чаепития. Члены клуба, позванивая чашками, ели хлебцы и разговаривали.

Стоило им показаться на пороге, как сидевший у входа рыжеволосый англичанин обернулся, словно взгляд Феликса толкнул его в спину. Джером Ньютон смотрел без тени антипатии, в его лице даже выразилось подобие раскаяния.

Журналист подошел к Феликсу, протянул ладонь для рукопожатия.

– Доктор Росси… Чем я могу загладить вину? То есть мне очень неловко, что…

Феликс смерил его холодным взглядом.