— Снимайте с него рубаху, — распорядился он. — И воды несите. Да побольше!

— Худющий-то какой… — изумленно ахнула хозяйка. Скомкала липкую от крови и грязи рубаху. — Куда ее?

— В печку! — нетерпеливо бросил Жуга. — Где вода?

— Вот… Грязь смывать?

— Смывай…

Жуга тем временем уже вытаскивал мешок. Рванул зубами узел, торопливыми движеньями разложил травы прямо на полу. Достал и развернул сухие листья кровохлебки.

— Держи лучину, — кивнул он девчонке и принялся перевязывать раны. Ругнулся на нее: — Ровней держи, ровнее!

Дьердь некоторое время сидел, вслушиваясь в суету вокруг находки, затем вздохнул, махнул на все рукой и завалился спать.

Парнишка и впрямь выглядел худым и изможденным. Под левым глазом у него темнел синяк. Укусы и царапины сплошь покрывали ноги до колен, а кое-где — и выше. Босые ступни были сбиты в кровь, лицо и ладони исхлестаны ветками, под ногтями чернела земля. Раны оказались хоть и не глубокие, но грязные и рваные, и было далеко за полночь, когда Жуга закончил бинтовать.

— Все, — сказал он и долго плескался у рукомойника. — Дайте ему воды, и пусть отлежится. И вы тоже ложитесь спать.

— Спать… — хмыкнул Атанас. — А ну, как он очнется, натворит чего? Хрен его знает, кто такой…

— Он ничего не натворит, — устало возразил Жуга. — Ты глянь: он столько крови потерял, что еле дышит. А впрочем, если ты так хочешь, я посижу с ним до утра.

— Да уж, сделай милость.

Атанас ушел к жене за занавеску, долго там укладывался, кряхтя и ворочаясь. Наконец все утихло.

Жуга некоторое время стоял возле лавки, где укрытый старым одеялом, лежал незванный гость. Взял в руку забинтованную мальчишечью кисть и долго разглядывал в свете лучины. Осмотрел ему зачем-то уши, шею, оттянул губу, затем неслышно отошел и забрался к Дьердю на полати.

— Да, дела… — вздохнул он и помотал головой.

— Чего? — зашевелился Дьердь спросонья.

— Так, ничего, — ответил тот и, помолчав, добавил про себя: — Ни-че-го…

Камень на его браслете мерно пульсировал.

* * *

Проснулся Атанас ни свет, ни заря, хоть и устал после вчерашнего. Долго лежал, слушая, как гремит у печки сковородками жена, затем вспомнил про вчерашнее и с беспокойством откинул занавеску. Выглянул наружу.

Утро выдалось не по-весеннему хмурое. Шуршал по крыше легкий дождь. В окно сочился тусклый свет, рисуя на полу неровные квадраты. Рыжего странника в избе не было, его слепой приятель все еще спал. Детишек тоже было не слыхать. Что до вчерашнего найденыша, то он все также без движения лежал на лавке у печи, укрытый одеялом с головой — виднелись только руки, да прядь волос, едва колеблемая дыханьем. И ведь какие волосы-то! Даже грязные, и то — белее снега. Не может быть таких волос, и не бывает…

«Как бы не помер парнишка…» — вдруг беспокойно подумал Атанас, оделся спешно и прошлепал босиком к нему.

— Ты, Атанас? — жена выглянула из-за печки. — Чего вскочил?

— Как он?

— Да живой вроде… Дышит.

— А этот… рыжий где?

— На двор ушел.

Атанас присел у лавки. Отогнул край одеяла.

Малец, похоже, спал. Лицо его, и без того худое и бледное, казалось, еще больше заострилось со вчерашнего, зато царапины и ссадины исчезли, будто их и вовсе не было — даже следов не осталось. Атанас поскреб в затылке, хмыкнул и потянулся было глянуть на его руки, да под повязкой было ничего не разглядеть; а когда он перевел свой взор обратно, глаза мальчишки были открыты.

— Очнулся! — ахнула жена.

Губы паренька беззвучно шевельнулись.

— Что-что? — Атанас склонился ниже.

— Во… воды…

— Пить просит, — повернулся к жене Атанас.

— Я сейчас! — засуетилась та. Принесла квасу в кружке. Приподняла ему голову.

Парнишка с жадностью глотнул разок, другой, и вдруг закашлялся, забился в судорожных корчах. Согнулся пополам. Питье потоком хлынуло обратно, заливая одеяло. Атанас невольно отшатнулся.

Дверь хлопнула, и тут же, словно чертик из коробочки, откуда ни возьмись вдруг выскочил Жуга. Глянул на растерянного Атанаса, и понял все без слов. Шагнул вперед, протягивая руку: «Дай сюда!»— глотнул из кружки, выругался.

— Ч-черт!.. — он обернулся к атанасовой жене. — Неси воды!

Та опрометью бросилась к бадье. Занавеска наверху зашевелилась, любопытные ребячьи головы свесились с печки, привлеченные суматохой. Растревоженный Дьердь тоже сел на лежанке, на слух пытаясь распознать, что там случилось.

Теперь найденыш пил долго, не отрываясь, и лишь опустошив не меньше кружки, успокоился и затих, откинувшись на изголовье.

— Чего это с ним? — спросил опасливо Атанас.

— Нельзя ему, — хмуро бросил в ответ Жуга. — Ни квасу кислого нельзя, ни молока… Я после для него питье приготовлю.

Выглядел рыжий странник изможденным и усталым, возле глаз неровными кругами залегла синева бессонной ночи. Атанас помолчал. Пожевал губами. Покосился на жену — та как раз отвернулась — и понизил голос.

— Слыхал я, будто оборотни тоже кислого на дух не переносят, — начал он. — Уж не из них ли малый-то?

Травник лишь отмахнулся устало:

— Не мели чепухи.

* * *

К полудню заявился деревенский Голова. Дородный, белобрысый, в новеньком зеленом полушубке, он ввалился в хату к Атанасу, как к себе домой, а перед этим добрых пять минут колотился у запертых ворот, пока ему не отворили.

— Здорово, Атанас! — с порога начал он. Прищурился, оглядывая горницу. — Никак, я вижу, гости у тебя?

— Бывай здоров и ты, Богдан, — кивнул в ответ хозяин. — Марица! — кликнул он жену. — Поди-ка собери гостям на стол… Чего пришел-то?

— А то как будто сам не знаешь! — усмехнулся тот. — Что за карусель вчера тут у тебя крутилась? А? Соседей всех перебудил… — Он покосился на Жугу, на Дьердя, спящего в углу. — А вы кто будете такие?

— Странники прохожие, — ответил за обоих Атанас. — Пустил я их вчера заночевать.

— Ага… Заночевать, значит… Так-так…

Пятная дегтем от сапог скобленый пол, староста направился к полатям.

Дьердь приподнял с лежанки перевязанную голову.

— Что за шум? — спросил он, сморщился и сел, нашаривая саблю в изголовье. — Кого там принесло? Начальство что ль какое, деревенское?

Богдан поспешно сдал назад.

— Ну ты, не очень-то! не очень! — он нахмурился, поправил за поясом плеть — короткий кожаный канчук. — Ты кто таков? Почто башку тряпицей замотал? Боишься, как бы не признали ненароком?