Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну-ну, — подбадривает его Светик, — похмеляйся. Не ты первый.
Он скрипит зубами:
— Противно…
— Тридцать шесть лет мужику, и все еще противно — да?
— Я не про водку. На небо смотреть противно.
— И без неба проживем. Большое дело — небо!
Игорь Петрович опрокидывает стопку. Кривит рот. Выдыхает вчерашнее — и кривит рот еще больше.
— Светик… Зачем я все это ей наговорил? Как-никак теща. Как-никак свой человек. Близкий.
Он терзается:
— Свинство это. Ах какое свинство.
И опять терзается:
— Свинство. Гнусность… С чего хоть я начал, Светик?
— Ты начал не очень оригинально: сказал, что видел ее в гробу. Это было в два ночи.
— Ах, черт…
Они молчат. Светик сует ему в рот сигарету.
— Как же я теперь вернусь домой? — Игорь Петрович тревожно косится на постель. — А мы не…
— Нет. Не пугайся.
— Но кто же мне поверит! — слабо вскрикивает он, обхватывая руками голову: мужчина в беде. — Светик, что я еще говорил?
— Многое. Болтал про Зауралье, про медведей. Про то, что уезжаешь и вернешься не скоро. Никак не хотел заткнуться. Псих… Я пыталась забрать у тебя трубку — ты толкнул меня в грудь.
— Прости, Светик.
— Не за что. Я дала тебе оплеуху — можешь посмотреть в зеркало.
— Но что же делать? Как я явлюсь домой?
Светик моет посуду. И молчит.
— Что же мне делать?
Светик моет посуду.
— Светик!
И тогда она говорит:
— А ты не являйся. Уехал в Зауралье, вот и все.
— Но как же (на какие деньги?) я буду жить? У меня нет сбережений, Светик, у меня рубля нет.
— Будешь жить, как живут мелкие спекулянты, — хочешь попробовать?
Игорь Петрович задумывается.
— Я?.. Но…
Интересное в этом есть несомненно — написать, допустим, портрет торгаша… Увидеть его изнутри… Прочувствовать собственной шкурой. Издержки велики, но в случае удачи…
И тут, независимо от того, напишет он портрет современного торгаша или не напишет, Игоря Петровича охватывает сладкое чувство свободы.
— Я напишу моим домашним письмо — уехал! Уехал, чтобы выйти из творческого тупика.
— Правильно. И не вздумай извиняться. Это они тебя обидели — и потому ты уехал.
— Светик, а штемпель?
— У тебя нет дружков в Зауралье или в Сибири?
— У меня нигде нет дружков.
— Зато у меня их там навалом. Напишешь письмо моей подружке Гале Шориной — конверт в конверт, понял?.. А Галя перешлет твоей жене. Только не вздумай писать им часто. Одно-единственное письмо. Пусть поволнуются.
Игорь Петрович тут же берет лист бумаги и трясущейся похмельной рукой наскоро набрасывает текст.
* * *
Утро. И наконец-то солнце после полосы дождей.
— Ищи! — гневно кричит Светик в трубку. — Ищи! Должен найти.
Костька лепечет:
— Я вспомнил, что их зовут Виля и Валя, муж и жена.
— Виля и Валя — какая прелесть!
— Светик, в первых пяти цифрах телефона я уверен. Но не перебирать же мне все остальные цифры подряд?
— Почему?.. Сиди и перебирай. Запомни: пока не найдешь, где икона, я с тебя не слезу.
Светик бросает трубку. Утро. Светик принимает душ. Одевается. Затем она подходит к спящему и кричит в ухо:
— Эй, писателишка, пора вставать!
Игорь Петрович спит.
— Творец, так твою бабушку, подъем!
Но тут звонок в дверь, и Светик идет открывать, — это Фин-Ляляев. Он с сумкой.
— Есть товар? — весело спрашивает Светик.
— Есть.
Старый Фин-Ляляев усаживается и неторопливо вынимает из сумки туфли. И три пары джинсов. И еще свитер. Товар хороший.
— Запрашивай за джинсы побольше. Это ведь, Светик, для тебя интересно — излишки твои.
— Ясно.
— Но и не зарывайся в цене…
Фин-Ляляев вдруг чует, что в той комнате (в квартире две комнаты) кто-то есть. Тонкие ноздри старого спекулянта зашевелились. Фин-Ляляев говорит негромко, но с укором:
— Светлана, в доме, мне кажется, мужчина…
— Да, — соглашается Светик, — и мне так кажется.
— Ты, девочка, с места в галоп. Уже завела мужика?
— Разве нельзя?
— Можно, но… — И Фин-Ляляев заводит свою обычную песню об осторожности и о милиции. И о морали тоже — о том, что женщина должна как-никак себя блюсти. От Светика он этого не ожидал — он даже сообщает ей доверительным шепотом, что сам он в трезвом виде не изменял своей жене никогда. Ни разу.
Светик успокаивает:
— Это не случайный мужик. Это мой мужик. Он будет помогать мне в комиссионке…
— А кто он?
— Да так. Бездельник. — И Светик добавляет, чтобы совсем успокоить: — Идемте глянем на него. Будете знать его в лицо. Хочешь не хочешь, вам иногда придется общаться.
Творец спит.
— Познакомьтесь, — улыбается Светик. И двигает творца острым кулачком в бок. Тот тут же садится.
— А?.. Что?.. Зачем? — вскрикивает он. Нервная натура.
Светик говорит ему:
— Сиди спокойно. И подай руку. Знакомься.
Старый Фин-Ляляев церемонно произносит: «Здравствуйте, молодой человек», — после чего начинает важничать, впадая в роль крупного спекулянта на закате жизни — матерого, умного, отца родного для начинающих.
— Будем, стало быть, вместе трудиться, молодой человек?
Игорь Петрович кое-как приходит в себя.
— Да, — отвечает он тихо, — попробую.
— А кем работаете?
— Бездельник он, — перебивает Светик. — Бездельник. Из тех недоношенных, что торчат в Москве на каждом углу… Вообразил себя интеллигентом. Писателем!
Игорь Петрович от неожиданного хамства пошел красными пятнами. Но молчит. Он сидит в постели голый по пояс, прикрыв нижнюю половину простыней. Ему не по себе.
— Кофе бы выпить, Светик, — говорит он.
— Вот именно, — подхватывает Светик с оттенком приказа. — Вставай. И свари-ка мне кофе.
Фин-Ляляев важно скрепляет:
— И мне.
Они вновь говорят о ценах — они продолжают отдельный свой разговор. С начинающим спекулянтом не принято церемониться. Прозаик встает и кое-как натягивает брюки. Глядит на мир сусликом. «С-собаки», — думает он.