Аким Анатольевич чуть заметно кивнул Фаине, и та поспешно удалилась.

— А вы так-таки и не догадались? — воскликнул удивленно гость, правда, может быть, его удивление было деланным.

Из сумки, похожей на охотничью, он вытащил папку, вскрыл ее, вынул оттуда какие-то мелкие бумажки, скрепленные металлической спицей.

— Если вы держите меня здесь по поручению какого-нибудь дерзновенного господина, возжелавшего посягнуть на мою честь, то передайте ему — эти надежды тщетны!

У Акима Анатольевича глаза стали круглыми, как зеленые пуговицы, а рот приоткрылся.

— Может, вы сами и есть этот господин? — дерзко и гордо спросила Мелитриса. — Не вздумайте приближаться ко мне!

— Вы о какой чести толкуете-то, мамзель? — разбитным тоном осведомился Аким Анатольевич. — О девичьей, что ли? Ой, не ходовой товар! Ой, не извольте беспокоиться… — он начал смеяться вначале тихонько, потом все звончее, переливчатее. Наконец, достал футляр и шумно высморкался. — Дела обстоят не совсем так, как вы изволили здесь трактовать. — Он не торопился прятать платок, обтер им еще глаза, лоб и, к нестерпимой злости Мелитрисы, даже шею. — У нас есть…

— У кого это — у вас? — крикнула она запальчиво.

— У нас есть неоспоримые доказательства, — торжественно и веско повторил Аким Анатольевич, — что вы — отравительница. То есть вы собственноручно предприняли преступное предприятие, пытаясь отравить Ее Императорское Величество Елизавету. Запираться бесполезно.

— Бесполезно? — тихо переспросила Мелитриса. По мере того, как ею постигался смысл услышанного, лицо ее бледнело, серело. Подслушивающая под дверью Фаина так сжала руки, что ногти посинели. В комнате стояла оглушительная тишина. Звук упавшего тела прозвучал как гром. Фаина ворвалась в комнату. Оказывается, упал не только стул, но и Мелитриса. Она потеряла сознание.

— Воды! — крикнул Аким Анатольевич, склонившись над девушкой.

Она упала ловко и небольно, попав головой в овечью шерсть, но, видимо, что-то сдвинулось на миг в ее сознании, потому что сквозь смеженные веки ей привиделась клыкастая рожа с волосами на клюве и браденбурами на ушах. Рожа открыла красную пасть и выплюнула смрадно: «Отравительница!»

Теперь действительность смахивала не на сказки Перро, а на гениальные полотна неизвестного Мелитрисе фламандца, которого звали Хиеронимус Босх.

Передние зубы Акима Анатольевича, вполне чистые и целые, имели щель, из-за чего в минуты волнения звук изо рта его выходил свистяще. По этому звуку и еще куче мелких признаков, которых и перечислять-то не стоит, ну, например, по тому, как он начинал прихлопывать ногой с каблука на носок, Мелитриса знала, что в этом месте разговора надо быть особенно серьезной и не злить собеседника, а потому и самой не злиться.

Сделать это было трудно, потому что Аким так и сыпал глупостями. Вид при этом имел назидательный, надменный, но не страшный, а вот когда он бледнел от гнева, когда большие и малые шрамы его наливались кровью, из-за чего лоб и щеки становились словно татуированными, а глаза странно западали, вот тогда Мелитриса голову теряла от страха. Ей казалось, что Аким Анатольевич вот-вот упадет со стула, забьется в припадке, и она кидалась наливать воду в стакан, не себе, ему, а он стукал рукой по своей торчащей коленке и кричал пронзительно: «Сидеть!» И тут же повторял вопрос на скороговорке:

— Это письма вашего отца? Откуда они писаны? А матушка ваша когда умерла?

Впрочем, таких страшных сцен было мало, всего две. Ярость Акима Анатольевича была вызвана тем, что Мелитриса просто отказалась говорить на «эту тему». Первый раз «этой темой» был покойный отец, второй раз — князь Оленев. На все прочие темы, как-то: дворец, фрейлинство, задушевные подруги, престарелая тетка под Псковом — она рассуждала с полным удовольствием, хотя давно поняла, что Аким Анатольевич с ней не разговоры разговаривает, а ведет допрос.

После их первой злополучной встречи, когда Мелитриса упала в обморок, ее оставили в покое на три дня и даже выпустили гулять в сопровождении солдата Устина и низкорослого, молчаливого пса. Он и по ночам не лаял, видно, не любил. Во время прогулки Мелитриса еще раз убедилась, что дом ее заточения находится в очень глухом месте.

Тропинок было всего две, и протоптаны они были весьма малым количеством ног. Выяснилось, что левая тропинка вела в глубь леса к незамерзающему ключу, что вытекал из-под гранитной, мхом поросшей глыбы. Вторая тропинка шла к заливу. Там было свежо, ярко и необычайно красиво. Морской ветер выдул снег из-под дубов и сосен, что стояли, вцепившись корнями в крутой, каменистый откос, отполировал поверхность льда у берега. Вода подо льдом была живая, как ртуть. Солнце слепило глаза.

— Это что там вдалеке виднеется? Остров, что ли? — спросила Мелитриса.

— Ничего я такого не знаю, ваше сиятельство, — угрюмо ответил Устин.

— Нам велено по лесу гулять. И не говорите, что на залив ходили. Влетит.

Когда на третий день Аким Анатольевич увидел Мелитрису, он воскликнул:

— Да вы загорели! — и опять добавил дурацкое: — Приступим…

Нет смысла подробно пересказывать их беседы, пустой, многословный треп, в котором все время надо быть настороже. Балаболят о том о сем, потом Аким Анатольевич засвистит, как чайник, Мелитриса тут же сосредоточится, соберется, и пойдет беседа точная, как перестрелка.

— Мы в вашем сундуке склянку нашли, а в ней какие-то снадобья намешаны. Показывали лекарям, они сказали — яд! Оч-чень ядовита! Как объясните?

— Да это мазь от бородавок.

— Ой ли? — следователь не хотел так легко сдаваться, отказываясь от столь перспективной версии.

— Это мазь от бородавок, которую принес мне во дворец опекун.

— Ха-ха-ха… А не стыдно ли вам с опекуном-то про бородавки разговаривать?

— Разговаривать не стыдно, а вот руки показать было стыдно.

— А где у вас были бородавки?

— Вот, вот и вот, — Мелитриса доверчиво протягивала Акиму Анатольевичу руки. — Видите пятнышки розовые?

— Кто делал отраву?

— Мазь, Аким Анатольевич, не отраву… Мазь делал камердинер моего опекуна, можете проверить…

Он откидывался на спинку стула, складывал руки на животе, и Мелитриса понимала — можно расслабиться. И опять любезная беседа: «Где вам больше нравится жить — в Москве, Пскове или в Петербурге?.. И как называется деревня, матерью вам завещанная?» Или… «Сколько у тетушки вашей псковской было мужей и как звали первого? Была ли у вас гувернантка и если да, то кто она была — немка али англичанка?»

Гувернантка у нее была француженка, мужьев у тетушки было три, кажется, три, а как их звали, она не имела ни малейшего понятия.

Это потом, месяц спустя, когда Мелитриса и Аким Анатольевич стали почти друзьями, во всяком случае он так говорил, девушка узнала, что вопросы эти, с виду глупые, имели одну цель, выяснить, действительно ли эта худая, довольно ехидная фрейлина есть дочь полководца Репнинского, павшего на поле брани, или имя ее воровски присвоила себе какая-нибудь самозванка, имеющая корыстные, антигосударственные цели.