Москва, 20.12.1995

«Чтобы письмо дошло – оно должно быть написано», – говорил мне один старый почтальон, национальность которого я не хочу тебе называть. И он был прав, Юлик! Я получил твое письмо, и радость моя не поддается описанию. Хотя твой артрит не вызывает восхищения. Но я уже во всех моих энциклопедиях прочитал все про эту гадость и выяснил, что с ней можно успешно справиться, если не выпивать каждый день по бутылке старого портвейна. Надеюсь, что ты будешь благоразумна и ограничишься одним стаканом.

Твое письмо пришло как раз вовремя: когда мы сидели на реках вавилонских и оплакивали поражение демократов. Но тот же старый почтальон говорил, что все происходит так, как должно происходить. Мы получили то, что должны были получить. Конечно, обидно, ибо многие и в том числе я, принимали активное участие в т. н. «избирательной кампании». В частности, я довольно много трепался по радио, выступал по телевидению, и писал в разные органы. Как образец – посылаю тебе мое сочинение, опубликованное в «Литературке» накануне дня выборов. Но все это – чистый художественный театр. Эти выборы – и есть тот социальный взрыв, которого все боялись. А что делать, когда зарплату не платят, когда наши деньги уходят на «мерседесы» и дворцы для начальства и когда бардак становится непереносимым. Хорошо еще, что народ пошел не на баррикады, а к избирательным урнам. Впрочем, это никого ничему не научит. Ибо Дума наша – учреждение чисто декоративное. Вот в июне будет рубка, которая определит многое.

Пишу тебе все это, Юлинька, и спохватываюсь, что впал в политику не хуже тебя. Но у меня еще хватает юмора, чтобы это блядство спокойно пережить, надеюсь, что и у тебя есть достаточные запасы этого необходимого компонента жизни.

Собственно говоря, я не отвечаю на твое письмо, а просто посылаю тебе большую статью о Нине Бейлиной в «Новом времени». Я же знаю, что ты собираешь все про нее.

Об очень важном предложении Визмара я обязательно переговорю с руководством «Мемориала». Меня несколько связывает зима, морозы – моя подвижность от этого резко упала.

А письмо тебе напишу несколько позднее, когда утихнут страсти и немного станет спокойней, и я буду меньше заниматься мелочами, которые крупно определяют расписание жизни. Из своих хворостей я выползаю. Не без отступлений, но последовательно. Во всяком случае – не испытываю страха перед январской поездкой в Лондон, хотя жить буду не на Корсо ди порто Романа, где я ничего не боюсь, а у английских друзей. Очень милых, но друзей, а не ультра-близких, как некоторые.

Ну, вот все, что я написал не в письме, а «препроводилке».

А в письме напишу подробнее. И о моей книжке тоже. Я не ожидал, что она произведет на читателей /еще немногих/ такое впечатление.

Юлик! Мое бесценное существо! Лечи свой артрит, и – как ты мне говоришь – береги себя как хрустальную вазу. Всегда по тебе скучаю и очень люблю. Твой ЛР

Москва, 31 декабря 1995

С Новым годом! С Новым годом! С Новым годом!

Юлик, моя дорогая душенька! Ты получишь это поздравление, когда уже и забудешь про эту дату, и постаревший Новый год захлестнет тебя остатком старых забот и уже новыми заботами. Но все равно: считай, что я тебе позвонил в канун Нового года и произнес традиционные слова. Но, конечно, это не то. Следует, не торопясь, и не без туфты, обсудить итоги закончившегося года. Подбивая ему бабки, я понимаю, что не имею права на него уж очень жаловаться. Я пробыл полтора месяца с тобой, неделю в Париже, доклад сделал, новый рассказ написал и напечатал, прошел через четыре месяца мук, данных нам Богом за известную молитву: «Спасибо, что не сотворил меня женщиной». И к концу года вышла книга и, вопреки моим сомнениям, она оказалась приличной, все ее хвалят и уверяют, что она наилучше моей более известной. Я, кажется, перечислил все достижения, хотя в каждом из них пряталась маленькая иголка. А иногда и побольше. И к этому мне следует добавить твои звонки, твой голос, всякое упоминания о тебе. Вписал все это в баланс, в активы.