Фронт разваливался, офицеров на Балтике убивали, Ольга Викторовна телеграммой вызвала мужа в Петроград.

«Vae victis», — думалось Коковцеву в поезде…

* * *

Перед Петроградом проводник обходил вагоны:

— Которые тута господа офицеры, погоны снять, а оружие спрячьте. Не угодно ли купить красный бантик? У нас есть. И недорого берем — всего гривенник за штуку…

Коковцева потрясло, что офицеры охотно покупали бантики, срывали погоны, оружие прятали. Адмиралу объяснили:

— Без бантика да с погонами лучше не показывайся…

На Николаевском вокзале какие-то люди с угрюмым видом пропускали пассажиров через турникет, офицеров сразу отводили в комендатуру. Коковцев спрыгнул с перрона под насыпь и вывернулся — через запасные пути — на Лиговку, где нанял извозчика, велел ему ехать на Кронверкский поскорее. Где-то в переулках постукивали выстрелы: та-ку, та-ку, та-ку!

— Что у вас тут происходит? — спросил он извозчика.

— Свобода, — отвечал тот, сморкаясь в рукавицу…

Двери открыла больная Ольга Викторовна.

— Зачем ты встаешь? Где же прислуга?

— Ушла на митинг. Хлопотать о равноправии.

— А кухарка? Могла бы она открыть.

— Кухарка уволена: чего ей теперь готовить?

Коковцев обнял жену, ощутив ее остренькие ключицы.

— Я, кажется, пас… с флотом кончено! А что Никита?

— Недавно заходил.

— Глаша?..

— У нее, пишет, все по-старому.

— Для меня не было никакой почты?

— Нет. Но я собрала все нумера «Морского сборника»…

Из Архангельска, где жители лопались от сала и мяса, от выловленной семги, от привозной сгущенки и банок с ананасами, Коковцев привез в голодающий Петроград толику союзных благ. Угощая жену, заметил, как мало она ест.

— Я отвыкла от еды, — сказала Ольга, будто извиняясь.

— Надо куда-либо уехать… снова привыкнешь.

Коковцев раскрыл мартовский номер «Морского сборника».

— У нас что-то холодно, — сказал, поежившись.

— Давно не топим. Дров нету.

— Хоть бы завела кошку — пусть греет ноги.

— А чем ее кормить? Ананасами из твоих банок?

«Морской сборник» открывался передовицей:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ!

Свободная Россия вступила в новый счастливый период своей жизни. Великий русский народ, придавленный тяжестью деспотического правления, скованный бесчисленными ограничениями всякого проявления народного творчества, одним мощным движением сбросил свои путы и может теперь свободно использовать свои творческие силы для дальнейшего культурного развития и улучшения материального благосостояния широких масс населения…»

— Во болтуны! — заметил Коковцев; со следующих страниц ему стало известно, что морским и военным министром сделался не матрос или солдат, а сам Гучков, о чем «Морской сборник» оповестил господ офицеров флота в таких выражениях: «Первым шагом А.И. Гучкова в Морском министерстве является замена им лиц, стоявших во главе его, более свежими и непричастными к прежнему порядку вещей людьми».

— Ну, какой мерзавец! — возмутился Коковцев, забрасывая журнал в угол. — Сколько лет подкрадывался к делам флота и все-таки влез в Адмиралтейство, будто червяк в яблоко. Неужели этот подлец рассчитывает, что мы станем ему подчиняться? Ни-ко-гда!

Ольга Викторовна вдела в уши фамильные бриллианты, укрепила на пальцах драгоценные перстни. Припудрилась.

— Ты куда собралась? — спросил ее Коковцев.

— Оболмасовых уже обыскивали. Пусть видят, что у нас есть. Чтобы в доме не все перевернули вверх тормашками…

Их навестил Никита, но лучше бы он не появлялся.

— Поздравляю папочку с революцией, — сказал сын. — Вот он и пришел — потоп!

— Дурак! — вразумительно отвечал отец. — Скажи спасибо своей революции за то, что тебя еще не прирезали матросы, пока ты дрыхнешь в каюте своего дестройера.

— Матросы, папа, убивали только царских сатрапов!

— А ты кто? Разве не сатрап? Или не из Морского корпуса? Не твое ли имя золотом выбито на мраморной доске?

— Только не ссорьтесь… умоляю, — просила жена.

Коковцев с недоброй усмешкой обошел вокруг сына.

Никита уже не имел погон на кителе, не было и кокарды на фуражке, лишенной главного отличия чести — белого канта.

— Ишь как приодели тебя Гучковы да Керенские! Ободрали будто липу на лапти. Ни золота, ни кантов, ни эполет, ни сабли. Раньше, когда я, бывало, шагал по улице, у всех женщин свихивались шеи — так импозантны были офицеры царского флота, а теперь… Мне стыдно смотреть на тебя!

Никиту было трудно вывести из терпения.

— Папа, — отвечал он, — но ведь Англия дорожит своим королем, однако офицеры грэнд-флита не имеют погон и не гордятся белым кантом. Какое отношение вся эта мишура имеет к тому, что происходит сейчас в потрясенной России?

Коковцев-отец на этот счет не заблуждался:

— Если бы погоны и канты были только мишурой, их бы не срывали с нас на улицах. А прекрасный флот Франции времен Кольбера был загублен нивелированием офицера с матросами. Абукир и Трафальгар стали надгробиями его былого величия!

— В твоем выводе нет закономерности, — сказал Никита. — Монархический флот Сервера погиб от флота республиканского, а революция никак не виновата в поражении при Цусиме. В этом поражении был виноват только царизм.

Обстановка в доме Коковцевых обострилась, и напрасно Ольга Викторовна хлопотала, желая примирить отца с сыном. Конфликт в адмиральской семье не был частным — так определялся, разлом не только семьи Коковцевых, но и многих других семей, где сыновья видели в будущем то, чего не желали видеть их отцы… Владимир Васильевич наивно доказывал Ольге, что во «всем этом свинстве» виновата безответственная интеллигенция, которая, не подумав как следует, разбудила в народе глупые иллюзии, а Керенского с Гучковым надо повесить на люстре Таврического дворца.

— Относительно Керенского с Гучковым — я согласен, — говорил Никита. — Потоп лишь начался. Он сметет и всех этих буржуазных выскочек.

Неожиданно квартиру огласил долгий звонок с лестницы.

— Поздравляю… с обыском! Чего ты расселся? — сказал Коковцев сыну. — Отныне прислуги у нас в доме не водится. Иди и открывай сам.

— Кому, папа? — не шелохнулся Никита.

— Может, вернулся твой брат Георгий из Цусимы? Наверное, пришел Игорь с погибшей «Паллады»… Ты жив — иди!

Никита открыл двери, и на руки ему упала навзрыд плачущая Глаша; за нею стоял вытянувшийся Сережа, облаченный в несуразное пальто с чужого плеча. Никита быстро выглянул на площадку лестницы и подхватил у нее одинокий чемодан.